единогласно сняли все обвинения, – отозвался Помпей, желая доказать свою преданность Долабелле в частности и оптиматам в целом.

– Для задержания Цезаря требуется нечто большее, чем решение суда.

– Но он побежден, разгромлен. Только взгляни на него. – Помпей указал на дверь, где было видно, как Цезарь, понурый, сгорбленный, медленно удаляется от базилики. – Он уничтожен как государственный муж и знает это. Он был никем и отныне навсегда останется пустым местом. Нет необходимости его убивать. К тому же сейчас не время. Несколько месяцев назад начался мятеж Лепида. Не стоит без нужды горячить неугомонных популяров.

Долабелла проследил, куда направляется Цезарь, и с сомнением покачал головой.

– Он еще себя покажет. Но я ему не позволю, – заверил он так, будто ничто из сказанного Помпеем о настроениях популяров не достигло его сознания.

Покинув Помпея и остальных сенаторов, Долабелла обратился к рабам и наемным убийцам, которых Помпей позвал в базилику.

– Идите за мной, – приказал он, не повышая голоса, властно, как умеют делать одни и не умеют другие.

Наемники покорно потянулись за Долабеллой.

Долабелла был сенатором и лучше всех платил за то, чтобы его приказам беспрекословно подчинялись.

Деньги были столь же весомым доводом, как и отданный приказ.

LXXV

Иное правосудие

Римский форум, возле здания Сената

77 г. до н. э.

Македоняне притаились в углу, недалеко от tabernae veteres. Они ждали Долабеллу. Замысел был простым: следовать за сенатором, пока тот не свернет на не слишком оживленную улицу, окружить и убить. Они знали, что его всюду сопровождают многочисленные наемники. Никто из македонян не рассчитывал, что выйдет живым из этой переделки. Не были они уверены и в том, что достигнут своей цели. Не важно. Главное – они попытаются что-то сделать. Только это имело значение.

Они прислушались к старцу Оресту и доверились римскому правосудию.

Римское правосудие вынесло свой приговор, но не вернуло им ни запятнанной чести, ни украденных денег.

Настало время для их правосудия.

Высоко в затянутом тучами небе сверкнули короткие всполохи молний. Вскоре над городом прогрохотал гром. Начался ливень.

С неба лило ежедневно, начиная с prima actio, которая давно уже превратилась в воспоминание. С тех пор дождь не прекращался.

– Это за ним явилась Фессалоника, сестра Александра, – чуть слышно, но так, чтобы слова ее достигли ушей македонян, сказала Миртала.

– Но здесь нет ни моря, ни русалок, дочка, – возразил Аэроп.

– Река вздулась от ливня, – настаивала она.

Вера девушки во мстительную сирену была полной, всеобъемлющей. Возможно, ей просто нужно было держаться хоть за что-то. Как стало известно, ее, обесчещенную, презирали даже многие македоняне. Сам Пердикка, спасший ее от гибели, когда после изнасилования она пыталась покончить с собой, был холоден к невесте. Как только стало ясно, что суд не восстановит поруганную честь Мирталы, не вынесет насильнику приговор, Пердикка стал реже говорить с ней. Вера в проклятие Фессалоники была единственным, что поддерживало ее, давало силы вставать по утрам и идти на суд. Но суд оказался никчемным, бесполезным. Оставалось только проклятие Фессалоники. Только оно.

– Она нам поможет, – прошептала девушка, а буря тем временем разбушевалась еще сильнее. – Долабелла произнес эти слова в базилике, громко и ясно: он сказал, что Александр мертв, навеки мертв. – Девушка смотрела в небо горящими глазами. – И она услышала, Фессалоника услышала эти слова. И она придет за ним.

Все набросили на голову капюшоны, по-прежнему не сводя глаз с дверей базилики. Они видели, как выходят жена и мать обвинителя. И посторонились, пропуская женщин.

Внутри базилики Семпрония, рядом с дверью

– Но мать и Корнелия пошли вон той дорогой, – сказал Цезарь.

– Нет, – остановил его Лабиен, – мы не будем следовать за ними.

– А как мы пойдем, по другой дороге?

Цезарь казался рассеянным; он все еще не мог прийти в себя, потрясенный неудачей. Он собрал папирусы, таблички и гражданский венок, который, как он и предполагал, не принес удачи – по крайней мере в этот раз. Ему никак не удавалось сосредоточиться на главном: как избежать встречи с наемными убийцами Долабеллы.

– Вон, посмотри, – сказал Лабиен, стараясь вывести его из оцепенения, и указал в сторону Долабеллы: тот направлялся прямиком к ним в окружении примерно двадцати наемников. – Они идут к нам. Точнее, к тебе. Следуй за мной. Мы пойдем в Субуру, но другой дорогой. Так мы хотя бы уведем убийц подальше от твоей семьи.

Цезарь кивнул. Мысль о том, чтобы уберечь мать и жену от преследований наемников Долабеллы, казалась разумной. Все прочее – в том числе его собственная жизнь – отныне не имело значения. После сокрушительного провала в суде он стал никем в общественных делах. И не важно, что все это было подстроено.

– Идем, – согласился Цезарь и последовал за другом.

На выходе из базилики к ним присоединились ветераны Мария, числом с дюжину.

– Мне очень жаль, – извинился один из них. – Больше никто не пришел. В наши дни все боятся оптиматов.

– Ничего страшного, – сказал Лабиен. – Мы идем к реке. Поведем Цезаря вдоль нее, чтобы не идти мимо Форума.

– Хорошая мысль, – одобрил ветеран. – На подступах к Субуре со стороны Форума я заметил вооруженных людей, и они не из наших.

В разгар беседы они увидели македонян.

К ним подошел Пердикка, прочие остались, где были.

Ветераны встали между Цезарем и молодым македонянином.

– Пустите его, – сказал Цезарь.

Бывшие легионеры расступились.

Пердикка подошел к Цезарю.

– Невиновен. Полностью. Это и есть ваше хваленое правосудие?

Цезарь не знал, что ответить. Македонянин не ждал никаких объяснений. У него были другие, более неотложные задачи. Он вернулся к своим.

Ливень хлестал с удвоенной силой.

– Идем, во имя Юпитера! – воскликнул Лабиен. – Наемники Долабеллы вот-вот настигнут нас!

И они быстро зашагали вниз по улице, в направлении Тибра.

Двери базилики, мгновение спустя

Долабелла и его охрана вышли из базилики, оглядываясь по сторонам.

– Во имя Геркулеса! – воскликнул сенатор, почувствовав на лице хлесткие струи дождя.

– Они идут к реке! – объявил один из наемников.

– Вперед, за ними! – приказал Долабелла.

Его не остановили бы ни дождь, ни сильнейшая буря. Сейчас он был способен на все. Он держал себя в руках на этом шутовском суде и терпел оскорбления мальчишки несколько недель подряд, но теперь все позади. Они подходили к галерее. На этот раз он по-своему разберется со своим личным врагом, а гроза, разогнавшая горожан по домам, опустошила улицы, чтобы никто не помешал Долабелле вершить свою справедливость. Он был счастлив, возбужден, взволнован, как во время охоты на Сатурнина, побитого камнями в здании Сената.