же точно старичков, как они сами, вместо того чтобы самим помолодеть до их возраста.

О р б о к н е (с удивлением смотрит на девушку, затем начинает смеяться). Ты мне начинаешь нравиться. Можно, я буду говорить тебе «ты»?

К а р о л а. Конечно. Ну, здравствуй.

О р б о к н е. Вы… Как? Ты тоже хочешь говорить мне «ты»?

К а р о л а. Нет, если это вас обижает, я, разумеется, могу называть вас тетей.

О р б о к н е. О, зачем же! Давай уж на равных. Будем говорить друг другу «ты». Эржи. (С облегчением.) Моя девичья фамилия звучит, пожалуй, даже еще хуже, чем твоя. Туртельтаубе. Эржибет Туртельтаубе. Имя венгерское. Фамилия немецкая. Туртельтаубе — по-нашему «горлица», «голубка». В школе меня так и звали Голубкой. (Удивленно.) Знаешь, Карола, сейчас мне вдруг показалось, что я снова стою в дверях своей школы и должна бежать на урок, вверх по лестнице. (Смотрит в сторону ворот.)

В этот момент сзади, у ворот, появляется  т е т я  Т о н и.

А вот и тетя Тони!

Тетя Тони открывает калитку и входит.

К вам гостья, тетя Тони.

Т е т я  Т о н и. Ко мне?

О р б о к н е. Да, вот эта девушка. Зовут ее Карола Иштванец, она только что приехала из Сомбатхея и хотела бы недельку пожить у вас.

Т е т я  Т о н и (останавливается перед девушкой, рассматривает ее; и с чувством собственного достоинства). Погоди, погоди. Так ведь ты, милая, дочь железнодорожника Петера Иштванец?

К а р о л а. Да.

Т е т я  Т о н и. А родители твои знают, что ты поехала ко мне?

К а р о л а. Нет.

Т е т я  Т о н и. А если б знали, всыпали б тебе?

К а р о л а. Как пить дать!

Т е т я  Т о н и. Тогда можешь оставаться. И даже поцеловать меня.

К а р о л а. С удовольствием.

Т е т я  Т о н и. Последний раз я видела тебя, когда тебе было три года. Интересно, такой ты меня и представляла?

К а р о л а. Куда более старой. А вам, тетя Тони, и пятидесяти не дашь.

Т е т я  Т о н и. Можешь давать и больше. Я не люблю, когда меня слишком молодят. Для семидесяти я вполне молода, а вот на пятьдесят не тяну — стара.

О р б о к н е. Добро пожаловать в наш дом, Карола. А я побегу в гастроном, так что не буду вам больше мешать. (Нежно, Кароле.) Сервус!

К а р о л а (нежно). Сервус, Голубка.

О р б о к н е  машет на прощание и исчезает в доме.

Т е т я  Т о н и. Вы уже на «ты» с Орбокне? И ты даже зовешь ее Голубкой?

К а р о л а. Да, мы уже подружились.

Т е т я  Т о н и. Гм! Удивительная ты девушка, Карола. Мне, например, и в голову не приходило назвать ее Голубкой.

О р б о к н е  выходит из дому с хозяйственной сумкой в руке; выйдя за калитку, запирает ее.

А как ты узнала мой адрес? Ведь я живу здесь всего три месяца.

К а р о л а. По радио. Передавали музыку по заявкам радиослушателей. Кто-то просил исполнить для Антонии Кралашовской в день ее семидесятилетия песню… И адрес сказали.

Т е т я  Т о н и. Жаль, что я не слышала. Иди-ка сюда, Карола, сядь. А кто просил исполнить для меня песню, ты не помнишь?

К а р о л а. Сказали, что один из ваших старых поклонников.

Т е т я  Т о н и. Ну, это еще мне ничего не говорит. А песню, песню ты не помнишь, которую этот поклонник заказал?

К а р о л а. Помню. Это была «Аве Мария» Шуберта.

Т е т я  Т о н и. Тогда это Адам Керекеш, директор Института естествознания.

К а р о л а. Тетя Тони… если не секрет, сколько же разных песен могли по случаю вашего дня рождения заказать?

Т е т я  Т о н и. Пять. Из всех мужчин мира только пять человек могут песней напомнить мне о нашей былой любви. Венгерскую народную песню-привет могли прислать из Швеции, застольную Дон-Жуана — из Канады, песенку «Ночью на крыше омнибуса» — из Италии, старинную французскую — из Парижа, ну, а пятую ты уже сама знаешь. Пять песен — пять мужчин. За целую жизнь.

К а р о л а. Только пять? Но, тетя Тони, тогда можно сказать, вы вели вполне нравственный образ жизни.

Т е т я  Т о н и. Не нужно преувеличивать, милая. Просто у меня было чуть меньше мужчин, чем у обычных, всеми уважаемых женщин.

К а р о л а. И все пятеро покинули вас?

Т е т я  Т о н и. К счастью, да.

К а р о л а. Значит, вы были им неверны?

Т е т я  Т о н и. Напротив, была и осталась верна навеки!

К а р о л а. Тогда почему же они покинули вас?

Т е т я  Т о н и. Что делать, девочка. Так захотелось истории. Первый из-за своих революционных взглядов в тысяча девятьсот двадцатом году эмигрировал в Швецию. За эти годы он стал шведом, академиком. Он член комиссии по Нобелевским премиям, и каждый месяц аккуратно посылает мне мою маленькую «нобелевскую премию». Второй — тот, что заказал для меня венгерскую народную песню, он был изобретателем, но в Венгрии не получил признания и в тысяча девятьсот двадцать восьмом эмигрировал в Канаду, где у него теперь свой автозавод. Третий — он был еврей — покинул страну в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, а в настоящее время — католический священник в Италии. Поскольку с его деньгами у меня связаны религиозные чувства, я их не трачу, а кладу в сберкассу — мечтаю, чтобы у меня были похороны по первому разряду, с кремацией, оркестром и т. п.

К а р о л а. К чему говорить о смерти, тетя Тони?!

Т е т я  Т о н и. О смерти я говорю совершенно спокойно. Ведь я все равно не умру раньше ста.

К а р о л а (смеется). Тогда уж расскажите об остальных ваших поклонниках.

Т е т я  Т о н и. Хорошо… Четвертый — француз. Настоящий француз. Он работал в посольстве в Будапеште, но в тридцать девятом году его отозвали. Сейчас он член правительства Франции. И, наконец, Адам Керекеш, моя последняя любовь. Она приходится на сороковой год. Это любовь местная, отечественная. Он был самым нежным. Каждый день чем-либо доставлял радость. Потом он начал писать стихи. После третьего стихотворения я поняла, что помимо меня у него есть еще другая женщина. Так оно и было. Выяснилось, что он хочет на ней жениться. Разумеется, я сразу же порвала с ним. Любить, зная, что у человека есть еще и жена, я, конечно ж, не могла.

К а р о л а. Я не понимаю только, как им всем пришло в голову высылать вам денежное пособие.

Т е т я  Т о н и. Чудачка, конечно же, это была не их идея. Просто они получили соответствующее письмо. Циркуляр, как я его называю.

К а р о л а. Циркуляр?

Т е т я  Т о н и. Во время войны мою табачную лавчонку разбомбило, и, когда кончилась война, я подумала: надо же и мне на что-то жить. Тогда я и вспомнила о своих бывших друзьях и пустилась на их поиски. Через Красный Крест я узнала их адреса и разослала свой «циркуляр». (Вспоминая.) «Дорогие мои! Вы когда-то любили меня, и я любила вас. Была война, я лишилась всего. Единственная моя опора — это вы, пятеро мужчин, которым я подарила свою молодость. Не буду лицемерить,