Все еще смеясь и по-прежнему не говоря ни слова, они наконец оторвались друг от друга. Первой заговорила Дорис:

— Пенелопа, просто глазам своим не верю. Я уж думала, тебя не узнать. А ты, оказывается, все такая же. Высокая, стройная, красивая, как прежде. Я боялась, ты стала совсем другой, но ты ни капельки не изменилась.

— Конечно, я совсем другая. Седая и старая.

— Ну если ты седая и старая, то я стою одной ногой в могиле. Мне скоро семьдесят. И это по самым скромным подсчетам, как говорит Эрни, когда я начинаю задираться.

— А где Эрни?

— Он уверен, что сначала нам захочется побыть вдвоем, без свидетелей. Отправился к себе на огород. С тех пор, как он ушел на покой и перестал торговать овощами, это его палочка-выручалочка. Я ему говорю: если разлучить тебя с морковью и турнепсом, ты места себе не найдешь. — И она шумно и весело рассмеялась, как в былые годы.

— Я принесла тебе цветы, — сказала Пенелопа.

— Какие красивые! Ну зачем ты… Знаешь, я сейчас поставлю их в кувшин, а ты проходи в гостиную и устраивайся поудобнее. Чайник я уже поставила, решила, что чашечка чаю тебе не повредит.

Гостиная находилась рядом с кухней, туда вела открытая дверь. Ступив через порог, Пенелопа словно оказалась в прошлом: как и при старой миссис Пенберт, гостиная была уютной, загроможденной вещами комнатой, где на своих местах по-прежнему стояли почти все памятные Пенелопе сокровища: блестящая фарфоровая посуда за стеклом в буфете, стаффордширские собаки на каминной полке, бугристые диваны и кресла с кружевными салфетками на спинках. Но было и кое-что новое: огромный, совсем новенький телевизор, новые, с иголочки, занавески с броским рисунком; над каминной полкой, где прежде была увеличенная фотография брата миссис Пенберт, погибшего в Первую мировую войну, теперь висел написанный Шарлем Ренье портрет Софи, который после похорон отца Пенелопа подарила Дорис.

— Нет, не можешь ты подарить мне этот портрет, — говорила тогда Дорис.

— Почему же?

— Да потому, что это портрет твоей матери.

— Мне очень хочется, чтобы он остался у тебя.

— Почему у меня?

— Потому что ты любила Софи не меньше, чем мы. Ты и папа́ любила, и после моего отъезда именно ты ухаживала за ним вместо меня. Редкая дочь так заботится о своих родителях.

— Просто ты сама очень добрая. И преувеличиваешь мои заслуги.

— Наоборот. Ты заслуживаешь гораздо большего. Но сейчас мне больше нечего тебе подарить. Это все, что у меня есть.

Стоя теперь посреди комнаты, Пенелопа вглядывалась в портрет и думала, что и теперь, спустя сорок лет, он все такой же прелестный, веселый и притягательный. С него по-прежнему смотрела двадцатилетняя Софи с широко расставленными глазами, коротко подстриженными волосами и ярко-красным, отделанным бахромой шарфом, небрежно накинутым на плечи.

— Ну как, приятно тебе увидеть его снова? — спросила Дорис.

Она вошла, неся в руках кувшин с букетом цветов, который поставила на стол. Пенелопа обернулась.

— Очень. Я уж и забыла, до чего он хорош.

— Небось жалеешь, что отдала его мне.

— Нет, нисколько. Просто приятно встретиться с ним вновь.

— Придает комнате шик, правда? Все на него заглядываются. Мне предлагали за него кучу денег, но я не отдала. Я не продам его ни за какие деньги. А теперь давай-ка устроимся поудобнее да поговорим, а то скоро и старик мой придет. Мне так хотелось, чтобы ты приехала; уж я приглашала тебя, приглашала… Ты что, в самом деле живешь в гостинице «Золотые пески»? С разными там миллионерами? Разбогатела, что ли? Выиграла в лотерею или как?

Пенелопа рассказала ей о событиях последних недель. О том, как совершенно неожиданно на мировом рынке произведений искусства начала подниматься цена на работы Лоренса Стерна, о том, как позвонила Рою Брукнеру и продала два панно.

Дорис была потрясена:

— Сто тысяч за две такие маленькие картины? Да это просто чудо! Я так рада за тебя, Пенелопа.

— А картину «Собиратели ракушек» я подарила галерее в Порткеррисе.

— Знаю. Прочла об этом в местной газете. Мы с Эрни тут же пошли посмотреть. Знаешь, странно видеть ее в музее. Столько связано с ней воспоминаний. Поди, будешь скучать без нее?

— Наверное. Но годы идут. Мы стареем. Пора приводить в порядок свои дела.

— И не говори. Кстати, о годах, которые уходят. Как ты нашла наш Порткеррис? Небось не узнала старый городишко? Никогда не знаешь, что придумают люди завтра; одному богу известно, сколько перемен произошло здесь в первые годы после войны, строители, прямо скажем, постарались. Старый кинотеатр переоборудовали в супермаркет, ты, наверное, уже заметила. А мастерскую твоего отца снесли и на ее месте построили пансионат для курортников, выходящий окнами на Северный пляж. А потом было у нас нашествие хиппи — очень неприглядное зрелище, скажу я тебе. Спали прямо на пляже и мочились где придется. Глаза б не глядели, до чего противно. — Пенелопа засмеялась. — А на месте гостиницы «Нептун» теперь тоже стоят дома для курортников. Что же касается нашего старого дома… Ты не расплакалась, придя на то место? А какой у твоей мамы был чудесный сад… Надо было мне подготовить тебя, рассказать, как все изменилось.

— Даже хорошо, что не рассказала. В общем-то, это не имеет значения. Во всяком случае, теперь.

— Надо думать, коли живешь в такой сногсшибательной гостинице! А помнишь, в ней был когда-то госпиталь. Да туда бы и близко никого не подпустили, ну если б только, если кто сразу обе ноги сломал от него поблизости.

— Дорис, я остановилась не у тебя, а в этой гостинице вовсе не потому, что мню себя богатой женщиной. Просто со мной приехали двое друзей, а я знаю, что у тебя нет места, чтобы разместить нас всех.

— Что правда, то правда. А кто они?

— Девушку зовут Антония. У нее совсем недавно умер отец, и она временно живет у меня. А юношу зовут Данус. Он помогает мне ухаживать за садом в Глостершире. Ты еще их увидишь. Они считают, что не стоит старой женщине вроде меня идти в гору пешком, и обещали заехать за мной на машине.

— Ну и отлично. Мне только жаль, что ты не привезла с собой Нэнси. Мне так хотелось увидеть мою любимицу. А почему ты так долго не приезжала в Порткеррис? Вряд ли мы успеем за два часа переговорить обо всем, что произошло за сорок лет.

Но тем не менее они успели переговорить о многом, взахлеб, не умолкая ни на минуту, едва переводя дыхание, задавая вопросы, отвечая на них, рассказывая друг другу о детях и внуках.

— Кларк женился на девушке из Бристоля, у него уже двое ребят, вот они на фотографии, что стоит на камине; это Сандра, а это Кевин. Она такая смышленая девочка. А это малыши Рональда. Он живет в Плимуте. У его тестя мебельная фабрика, и он взял Рона в свое дело. Они приезжают сюда летом в отпуск, но им приходится останавливаться в пансионате недалеко отсюда. Здесь мне негде их разместить. А теперь расскажи мне про Нэнси. Какая же она была душечка!