Данус, улыбнувшись, покачал головой:

— Очень вам благодарен и, поверьте, не хочу вас обидеть. Но я не пью.

Эрни был в полном недоумении:

— Болезнь какая-нибудь, да?

— Нет. Совсем нет. Просто не люблю.

Эрни был потрясен. Он повернулся к Антонии и, уже не питая особых надежд, спросил:

— Вы, надо думать, тоже не хотите?

— Нет, — улыбнулась она. — Спасибо большое. Я тоже не хочу вас обидеть, но мне нужно вести машину вверх к отелю по крутым узким улочкам. Я лучше воздержусь.

Эрни грустно покачал головой и завинтил крышку на бутылке. Праздник кончился. Пора было ехать. Пенелопа встала, расправила складки на юбке, проверила шпильки.

— Может, посидите еще немножко? — спросила Дорис; ей явно не хотелось расставаться.

— Надо ехать, Дорис, хотя уезжать мне очень не хочется. Я у тебя уже давно.

— А где вы оставили машину? — спросил Эрни.

— Да на самом верху холма, — ответил Данус, — ближе поставить не удалось, везде запрещающие знаки.

— Сплошная морока с этими запретами и ограничениями. Пожалуй, пойду вместе с вами, помогу развернуться. Там мало места, а вам ведь не хотелось бы поцеловаться с гранитной стеной?

Данус с радостью принял предложение. Эрни надел шапку и снова сменил домашние тапочки на ботинки. Данус и Антония попрощались с Дорис и вместе с Эрни пошли за «вольво». Дорис и Пенелопа снова остались вдвоем. Но сейчас смеяться им почему-то не хотелось. Они молчали, как будто после такого долгого разговора больше и говорить было не о чем. Пенелопа почувствовала на себе пристальный взгляд Дорис и, повернувшись к ней, посмотрела ей прямо в глаза.

— Где ты его нашла? — спросила Дорис.

— Дануса? — Она постаралась сказать это легко и беззаботно. — Я же тебе сказала, это садовник, он приходит помогать мне управляться с садом.

— Очень уж интеллигентный у тебя садовник.

— Что правда, то правда.

— Он похож на Ричарда.

— И это правда. — Наконец имя было названо. — Ты ведь не могла не заметить, что мы ни разу за весь вечер не упомянули о нем. Вспомнили всех, но только не Ричарда.

— А зачем? Я вспомнила о нем только потому, что на него очень похож этот молодой человек.

— Это верно. Мне тоже так показалось, когда я увидела его в первый раз. Прошло какое-то время, прежде чем я привыкла к этому.

— Он имеет какое-то отношение к Ричарду?

— Нет, не думаю. Он родом из Шотландии. Их сходство — просто случайность.

— Уж не потому ли ты так к нему привязалась?

— Дорис, ты так говоришь, будто принимаешь меня за одинокую старуху, которая держит при себе молодого любовника.

— Уж признайся, очаровал он тебя.

— Да, он очень мне нравится. И его внешность, и он сам. Данус очень хороший. Интересный собеседник. И веселый, остроумный человек.

— Не для того ли ты привезла его в Порткеррис, — спросила Дорис, с беспокойством глядя на подругу, — чтобы… возродить в памяти прошлое?

— Вовсе нет. Я просила своих детей составить мне компанию. Всех по очереди, но никто из них не пожелал или не смог поехать. Даже Нэнси. Я не хотела тебе этого говорить, но вот к слову пришлось. И поэтому вместо них я пригласила Дануса и Антонию.

Дорис ничего не сказала в ответ. Они снова помолчали; каждая была занята собственными мыслями. Потом Дорис сказала:

— Не знаю. Но то, что Ричард погиб, ужасно несправедливо. Я никогда не могла смириться с тем, что Бог допустил его смерть. Уж если и был человек, который заслуживал того, чтобы жить… Мне никогда не забыть тот день, когда мы об этом узнали. Пожалуй, это было самое тяжелое известие за всю войну. Я так никогда и не могла отделаться от мысли, что, когда Ричард погиб, он унес с собой частичку тебя, а вместо себя не оставил ничего.

— Нет, все-таки кое-что оставил.

— Но не то, что можно потрогать, ощутить, взять в руки. Как было бы хорошо, если бы у тебя остался от него ребенок. Тогда был бы предлог не возвращаться к Амброзу. И тогда бы ты с Нэнси и его ребенком могли жить спокойно.

— Я не раз об этом думала. И ты знаешь, я ведь ровным счетом ничего не делала, чтобы у меня не было от него детей; я просто не могла зачать. И единственным моим утешением стала Оливия. Я родила ее сразу же после войны, и она дитя Амброза, но тем не менее в ней всегда было что-то особенное. Не отличное от других, а особенное. — Пенелопа говорила, тщательно подбирая слова, рассказывая Дорис то, в чем не признавалась даже себе и, уж конечно, ни одной живой душе. — Словно во мне осталась какая-то частичка Ричарда. И хранилась, как нежный скоропортящийся продукт в холодильнике. И когда родилась Оливия, то через меня эта частица Ричарда передалась ей.

— А она не от Ричарда?

Пенелопа улыбнулась и покачала головой:

— Нет.

— Но тебе казалось, что она вроде бы от него.

— Вот именно.

— Понимаю.

— Я знала, что ты поймешь. Поэтому и рассказала тебе. И ты поймешь, что я была страшно рада, узнав, что папину мастерскую снесли и построили на ее месте жилой дом. Я знаю, я сильная и смогу справиться с самыми разными трудностями, но у меня не хватило бы духа войти туда после всего, что произошло.

— Конечно. Я тебя хорошо понимаю.

— Расскажу тебе еще кое-что. Когда я поселилась после войны в Лондоне, то позвонила матери Ричарда.

— Я часто думала, позвонишь ты или нет?

— Я долго не могла собраться с духом, а потом наконец решилась. Позвонила ей, и мы встретились, чтобы вместе пообедать. Для нас обеих это была трудная встреча. Она очаровательная женщина и очень благожелательная, но нам не о чем было говорить, кроме как о Ричарде, и тогда я поняла, как это, должно быть, для нее мучительно. После этой встречи я оставила ее в покое и никогда уже с ней не встречалась. Если бы я была замужем за Ричардом, я могла бы как-то ее утешить. А так, по-моему, я только усугубляла ее материнское горе.

Дорис ничего не сказала. С улицы, со стороны открытой двери, до них долетал шум машины, осторожно спускавшейся с крутой горки по узким улочкам. Пенелопа наклонилась и взяла сумочку:

— Ну вот и машина пришла. Пора ехать.

Они вместе вышли в кухню, а потом на залитый солнцем двор. Обнялись и крепко поцеловались. В глазах Дорис стояли слезы.

— Прощай, Дорис, прощай, моя дорогая. И спасибо за все.

Дорис смахнула непрошеные слезы.

— Приезжай, — сказала она. — И не жди, пока пройдет еще сорок лет. Ведь не успеем оглянуться, как из нас будет лопух расти.

— Приеду. На будущий год. Приеду одна и поживу вместе с тобой и Эрни.