Прошло некоторое время, и однажды, отмечая во дворце в Кариане, сооруженном императором Феофилом для дочерей, праздник «Торжества Православия», св. Феодора пригласила нескольких мучеников за веру, чьи лица и лбы были искалечены в годы царствования ее мужа. Подали сладости, но благочестивая женщина внезапно замолчала, не отрывая своего взгляда от сидящих напротив нее монахов, а затем заплакала. На вопрос: «Что стряслось?» — императрица ответила: «Поражаюсь я вашему терпению и жестокости вашего мучителя». Однако добрую тональность этой сцены неожиданно перечеркнули слова одного из монахов — блаженного Феофана, без всякого стеснения произнесшего: «О надписи на наших лицах мы рассудим с мужем твоим и царем на неподкупном суде Божьем».

Конечно, это было верхом неприличия и некорректности по отношению к царице, перед которой вся Церковь считала себя обязанной установившимся миром. Быть приглашенным на царский пир в день великого праздника и дерзить императрице, кто себе ранее мог такое позволить?! Святая Феодора не удержалась: «И это ваше обещание, ваше письменное согласие! Вы не только его не прощаете, но еще и на суд требуете!» Предотвратил нежелательное развитие событий патриарх св. Мефодий, поднявшийся со своего кресла. «Нет, царица, — сказал он, — твердо наше слово, не обращай внимания на пренебрежение этих людей»[724]. По счастью, никаких последствий эта сцена не имела, и иконопочитание вновь заняло господствующее положение в сознании римского общества.

Между тем государственные дела шли своим ходом и, надо сказать, небезуспешно, словно не было вовсе предыдущих горьких поражений. Но, конечно, те или иные проблемы возникали постоянно. В частности, пришлось спешно пресекать ересь зиликов, которые, однако, отделались мягкими наказаниями и были приняты Церковью в общение. Затем настала пора привести в чувство павликиан, чрезвычайно распространившихся в западных фемах Византии. С ними, конечно, поступили куда жестче. Они и ранее выступали против правительства, теперь же, полагая, будто слабая женщина не сможет с ними совладать, еретики решили объявить открытое неповиновение власти.

Надо понимать, что павликиане вовсе не представляли собой безоружную толпу мирных обывателей. Нет, это были закаленные, хорошо вооруженные и готовые биться до конца бойцы. Поэтому война с ними была далеко не увеселительной прогулкой. Против них св. Феодора направила сразу двух полководцев, действия которых были чрезвычайно успешными. Многие павликиане нашли свою смерть от меча (до 10 тысяч человек), некоторых пленных, не желавших переходить в Православие, распяли на крестах. Добыча была собрана громадная, и она значительно пополнила государственную казну.

Однако часть еретиков вместе с помощником стратига Анатолики Карвеем, тайным павликианином, бежала к арабам и была с честью принята халифом. Хорошо организованные и вооруженные, изменники совершали дерзкие набеги на римские земли. А затем начали обустраиваться и возвели множество городов, среди которых главным считался Тефрика, основанный в 843 г. и ставший центром павликианства. Они мечтали совместно с арабами устроить настоящее нашествие на Византию и разрушить ненавистную Империю.

Но тут произошли некоторые события, существенно скорректировавшие планы еретиков. Покровитель Карвея, правитель Мелитины по имени Амр, направил в Армению своего соотечественника Али из Тарса, который там и погиб от рук непокорных армян. Видимо, это поражение резко ударило по авторитету Амра среди соплеменников, поскольку между ним и его соправителем Склиром разразилась настоящая междоусобная война, стоившая обоим противникам множества жизней. На время павликиане притихли, но скоро мы вновь услышим о них[725].

А в 842 г. византийцев ждало еще одно радостное событие. Арабский флот под командованием Аподинара, надвигавшийся на Константинополь, был растерзан бурей у мыса Хелидонии, что в Малой Азии. Только 7 кораблей сарацин сумели вернуться домой. Всем становилось ясно, что арабы выдыхаются, а события, происходящие в Халифате, со всей очевидностью показывали, что внутренние проблемы довлеют у них над внешними[726].

Однако первый министр Феоктист, решивший укрепить свое положение в Римском государстве, неожиданно повернул колесо удачи вспять. Очевидно, между опекунами не было горячей любви, а потому евнух желал подчеркнуть свое первенствующее положение рядом с царицей и малолетним императором. Лучшим способом для этого в Византии считались воинские успехи, высоко поднимавшие своего избранника над всей остальной элитой государства. А потому 18 марта 843 г. евнух во главе большого флота направился к Криту, надеясь вернуть остров Византии и стать героем Империи.

Действительно, такая победа не могла не принести Феоктисту дивидендов — тем более что, как казалось, добиться ее не составит труда: в тот момент времени враг явно уступал ему в силе. Однако полководец стал жертвой собственного тщеславия: не надеясь победить византийцев в открытом сражении, арабы распустили слух, будто в Константинополе на престол возведен новый царь. Разумеется (для себя, конечно; нормальному сознанию этот бессовестный поступок не может не претить), Феоктист срочно бросил войско и уплыл в столицу, дабы принять участие в распределении власти. Оставшись без высшего командования (конечно же, министр уехал не один, а прихватил с собой на всякий случай многих офицеров и лучших воинов), солдаты в скором времени сделались добычей мусульман. Это обидное и совершенно необязательное поражение больно ударило по Римскому государству.

Но дальше было еще хуже: приехав в Константинополь и убедившись, что ничего не изменилось, Феоктист решил реабилитироваться перед императрицей. И доверившись несуществующим военным талантам своего первого министра, весной 844 г. святая Феодора поручила тому командование сухопутной армией, которую направила против халифа. Однако у реки Мавропотамон византийцы потерпели новое тяжелое поражение; много солдат погибло. Удивительно, но иронией судеб Феоктист и в этот раз вышел сухим из воды. Неизвестно, но каким-то чудесным способом ему удалось вернуть доверие августы и оболгать соперника Варду, которому даже пришлось на время оставить столицу.

По счастью, арабы не сумели стратегически использовать эти поражения римлян. Новый халиф аль-Васик Харун ибн Мухаммад (843–847) был более всего озадачен внутренними проблемами, что вполне понятно, если мы учтем некоторые обстоятельства. Желая во всем подражать своему покойному отцу, аль-Васик с первых же дней своего правления продолжил войну против собственных подданных (вернее сказать, против самого себя, ибо, пусть и не желая того, сокрушал арабский этнос, скрепленный единственно религией), закрепив законом мнение аль-Мутасима о природе Корана.