— Может, ты и прав, Вадя, — говорит мне Ерофейчик, — а вот Боря...

— Ну, Боре Сорокину мы Седакову отдадим, всё равно она стихи пишет, а на хрен нам стихи, когда у нас идеи есть.

— Да знаю, — говорит Ерофейчик. — У меня Библию по листочкам студенты растащили, теперь их КГБ ищет, а мне дали 36 ч[асов] на выезд.

— А ты не грусти, Ерофейчик. Это за чужие идеи сажают, а за свои нас никто не тронет, потому что их никто не знает. Меня в КГБ таскали, спрашивали про Борю Сорокина, ну я им и сказал, что он скрывается у Владика Цедринского на чердаке на Сахалине, они и отстали. Правда, Владик потом возмущался, что у него и дома-то нет, и о Сахалине он ничего не слышал. Ну, а идея-то хоть у тебя есть?

— Да вот 1 р. 50 коп. найдётся.

— Ну вот и не грусти. Это[го] тебе хватит на все политические убежища в мире»18.

Встреча с Венедиктом Ерофеевым сделала жизнь Вадима Тихонова осмысленной, но не продлила её. Денно и нощно его преследовала навязчивая мысль: где бы выпить, но не одному, а в дружеской компании.

Совсем иначе сложилась судьба Бориса Сорокина. Я уже кое-что о нём рассказал. Написал о том, почему он был вынужден уйти из Владимирского педагогического института. Некоторое время Борис Сорокин работал сторожем во владимирском ресторане «Всполье». В городе его считали тунеядцем. От милиции его спасало то, что он был инвалидом детства (костный туберкулёз). Как свидетельствовала Людмила Чернышёва, невестка Бориса Сорокина, он организовал во Владимире группу по изучению христианского вероучения. Туда вошли все члены «великолепной семёрки». На следующий год поступил в Орехово-Зуевский педагогический институт, но проучился там не больше года. Приезд к нему в гости Венедикта Ерофеева стал поводом для отчисления уже из нового вуза. Однако он не пал духом и в 1967 году поступил в МГУ. Оттуда вскоре также был отчислен. Как пишет Евгений Шталь, Борис Александрович Сорокин «служил с 1983 года в церкви Пророка Ильи (чтец, пел на клиросе), потом — в церкви Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках (с 1998-го дьякон). С 2000-го — дьякон церкви Фёдора Студита»19.

Приведу признание Бориса Сорокина о роли Венедикта Ерофеева в его жизни: «Знакомство с Веней было полным переворотом в моей судьбе. Как будто я не жил, не сознавал себя, и вдруг всё изменилось. Нужно признаться, это было страшно болезненно»20.

Игорь Ярославович Авдиев выделяется из свиты Венедикта Ерофеева. До встречи с ним он уже как личность кое-что собой представлял. Евгений Шталь основательно восстановил его биографию. К началу 1960-х годов это был хорошо образованный и начитанный юноша из интеллигентной семьи, по которой прошёлся каток сталинщины. Его отец Ярослав Юрьевич Авдиев[333] воевал в танковых войсках. В мирное время занимался разработкой оружия. В 1947 году отца Игоря арестовали, мать выслали из Москвы как жену «врага народа». После смерти Сталина отец вернулся, но жил после ГУЛага немного — пять лет. Умер, не дожив четыре месяца до пятидесяти пяти лет. Мать Игоря на следующий год вышла замуж за генерала. Для юноши это событие было воспринято очень болезненно. Его, так же как Венедикта Ерофеева, мотало по различным высшим учебным заведениям: Владимирский государственный педагогический институт, исторический факультет МГУ, вечернее отделение Московского полиграфического института (специальность «журналистика»), который он окончил в 1980 году.

Обращусь к биографической справке Евгения Шталя об Игоре Ярославовиче: «25 мая 1984 года на квартире Авдиева произведён обыск. Были изъяты иконы, фотокопии, фотографии, книги (Евангелие, Д. Хармс “Елизавета Бам”, машинописный текст с произведениями О. Э. Мандельштама, А. Введенский “Конец века”), фотоаппарат, фотоплёнки, 24 конверта с негативами и т. д. — всего 53 наименования, отключили телефон»21.

Дальше обыска в квартире Игоря Авдиева дело не пошло. 15 марта 1984 года к власти в СССР пришёл Михаил Сергеевич Горбачёв.

Игорь Авдиев, прообраз Черноусого в поэме «Москва — Петушки», поддерживал отношения с Венедиктом Ерофеевым до конца его дней.

Наталья Шмелькова записывает 4 мая 1990 года: «Вечером звонит Игорь Авдиев. “Ерофееву очень плохо, — говорю. — Выдернул из вены иглу от капельницы... Причащаться отказался”. Игорь чуть не плачет: “Ты — крёстная мать. Муравьёв — крёстный отец. Возьми всё на себя. Позвони Асмусу. Я не переживу, если он так уйдёт”. Рассказывает, как два месяца тяжело умирала от рака его жена. Обещаю ему поговорить с Веней»22.

«Неоднократно Игорь Авдиев писал о своём друге, готовил к публикации его записные книжки»23.

Валерий Маслов, ещё один из поздних «венедиктианцев», был моложе Венедикта Ерофеева на семь лет. Он некоторое время входил в ерофеевский круг. Евгений Викулов в книге «Путешествие в обратно» вспоминает о нём: «Это Валера Маслов, ироничный, глубокомысленный и многозначительный в суждениях»24.

Вспоминаются пушкинские строки из его романа в стихах «Евгений Онегин»: «Иных уж нет, а те далече...»

Не стоит искать утешения в прошлом. Тем более что книга о Венедикте Ерофееве не закончена и читателю ещё предстоят встречи с ним самим и его свитой.

Венедикт Ерофеев устроил большой переполох среди студентов и студенток Владимирского педагогического института и навлёк на тех из них, кто находился в его ближайшем окружении, несообразные с их виной кары.

Валентина Зимакова при встречах с Венедиктом Ерофеевым соблюдала строжайшие условия конспирации, словно находилась на нелегальном положении во вражеском тылу. Однако от бдительных глаз советских граждан не укрыться и на их роток платок не так-то просто накинуть. Как того и следовало ожидать, Валентина Зимакова была разоблачена. Пришлось руководству института прибегнуть, как знает читатель, к её публичному шельмованию на комсомольском собрании, чтобы у всех на нём присутствующих исчезло желание общаться с религиозным фанатиком, распутником и пьяницей. Этот спектакль на какое-то время сработал. Вместе с тем Валентина не прервала отношений с Венедиктом, а только затаилась в отдалении от него. Возможность видеться чаще ей вскоре представилась.

Недруги ждали, что вот-вот «вечного студента» заберут в армию. Казалось, его наглость достигла предела. У него была, казалось бы, навсегда испорченная репутация, и исправить её могла только воинская служба. У ректора и декана оставалась надежда, что армия его перевоспитает. Но, как уже было в таких случаях, Венедикту Ерофееву удалось отвертеться и на этот раз от воинской повинности. Он действовал по опробованной схеме. Людей, которые её использовали, тогда называли «летунами».

16 февраля 1962 года Венедикт Ерофеев был принят кочегаром 5-го разряда в жилищно-коммунальную контору Строительного треста № 94, из которой уволился 17 апреля того же года. Более двух месяцев он находился в «свободном плавании», пока 25 июня не пошёл рабочим на кирпичный Павлово-Посадский завод и проработал там чуть больше месяца — до 1 августа. В сентябре Венедикт Ерофеев подал документы в Коломенский государственный педагогический институт (КГПИ) на историко-филологический факультет, куда и был зачислен без экзаменов, по переводу, на второй курс.