Уже знакомый домоправитель увел вдову и Мелхен, но Чарльз задержался.

— Сударыня, я привез письмо графу Гирке от вашего брата. Валентин был вынужден принять командование ополчением, однако ему требуется помощь хотя бы на ближайшее время. Мараги приводят себя в порядок и готовятся воевать всерьез, но они не имеют никакого опыта.

Фраза получилась достойной Катершванца, но графиня Гирке была слишком хорошо воспитана, чтобы поправлять собеседника. Она даже не улыбнулась.

— К сожалению, Валентину придется рассчитывать только на себя. Вы, видимо, не обратили внимания на флаги — граф Гирке мертв. Разумеется, я сделаю для баронессы Вейзель и ее спутницы все, что в моих силах. Альт-Вельдер неприступен, по крайней мере, без должной подготовки его не взять, так что о нашей безопасности не беспокойтесь.

— Простите, сударыня… — Чарльз с оторопью смотрел на еще одну вдову. Причесанная волосок к волоску Ирэна была истинной сестрой своего ледяного братца. — Разрешите выразить вам свое сочувствие… Это так неожиданно, мне казалось, что ваш супруг выздоравливает.

— Граф утонул в нижнем лабиринте во время прогулки. Это был несчастный случай.

400 год К. С. 8-й день Осенних Скал

1

Еще утром, вдевая в уши серьги, Луиза подумала, что день обещает стать на редкость дурацким, и угадала. Для начала пришлось изгонять торчащего под дверью дочкиного кавалера; в молодом человеке было что-то сразу и от репья, и от мухи, к тому же он читал стихи и ябедничал на соперников, к каковым относил едва ли не всех регентских адъютантов.

Капитаншу так и подмывало сказать зануде, что у божественной Селины несварение желудка. Столь прозаическая болезнь могла отвадить трепетного поэта, а могла и не отвадить, но в Тарме, кроме корнета Понси, имелось немало ценных молодых людей, пугать которых госпожа Арамона пока не собиралась. Луиза слушала визгливые верлибры и представляла, как маршал Савиньяк уведомляет Понси, а заодно и прочих ухажеров, что будет с теми, кто станет докучать его невесте.

Мечты о союзе с Оленем грели душу, однако доверять столь важное дело небесам и тем более Сэль любящая мать не собиралась. Приняв от Понси перевязанный голубой ленточкой свиток, она вернулась в очередную не свою гостиную. Дочка чесала за ушами Маршала, кот урчал и бодался, а Селина, сведя бровки, глядела на девственно-чистый бумажный лист. Рядом стояла открытая чернильница.

— Письмо пишешь? — словно бы невзначай спросила Луиза. — Маршалу Лионелю?

— Нет. — Отрицание было слишком быстрым, и материнское сердце радостно забилось — врет.

— А надо бы, да и оказия есть. Я уже написала Герарду, и ты напиши. Капитан Уилер…

— Я вечером его видела. — Дочка сосредоточилась на извивающемся коте, и это тоже было «слишком». — «Фульгаты» будут в Гёрле через три дня. Герард тебе обязательно ответит. Мама, ты уже сказала про тот дом?

— Сказала. Корнет Понси передает тебе вот это. — Луиза с недовольным видом бросила свиток на стол. — Очень надеюсь, что моим зятем будет не он.

— Мама! Ну я же тебе говорила!.. — От возмущения дочка забыла про кота и немедля заработала недовольный тычок под локоть. Именно так и следует жить: если судьба перестает тебя гладить, бодни ее, если замахнется — выпусти когти.

— Ну, не знаю… — Капитанша, как могла, изобразила недоверие. — Зачем-то ты этого Понси привадила, да и с другими офицерами заигрываешь.

— Мама, это же совсем другое… Ты не понимаешь!

— Прогулку с таким чучелом понять в самом деле трудно. Я за десять минут с ним чуть паршами не пошла.

— Я… Мама, помнишь, как на меня ругалась Цилла? Когда мы были в Багерлее?

— Помню. И что?

— Понимаешь, я не сплю, когда приходят выходцы, и я все про них помню. Я и невепря видела.

— Я тоже.

— Ты закрывала глаза, а я все время видела. И когда Айри в Надор уезжала, я знала, что лучше ей не ехать.

— Еще б ты не знала, когда она тебе про свою родню и про свои болячки все выложила, а вот что нужно из Надора бежать, ты не поняла.

— Это нет. — Как быстро у Сэль глаза наполняются слезами, и как ей это идет. И будет идти еще лет двадцать. — Мама, когда в Фарне на меня напал тот дворецкий, он ведь злился сразу и как папенька, и как Цилла. Я сперва испугалась и не поняла, только позже, когда мы уже с Уилером подошли… Этот…

— Кнуд.

— Да, Кнуд… Он врал, что ничего плохого не хотел, а как меня увидел, снова начал ругаться. И я… Я тоже…

— Что-то не помню, чтобы ты ругалась.

— Ну мама… Мне было не жалко, когда его били. Совсем. Знаешь, если б я стала кошкой, я бы рычала. Как Маршал, когда приходит Зоя… Потом это прошло, но, когда нас водили к регенту, там, в приемной, сидел капитан Оксхолл… Он ничего не говорил, даже не смотрел, а мне вдруг стало страшно и захотелось его ударить… Ты потом сказала, что регенту надо бы увидеть «бесноватого». Я подумала, что, если я ничего не путаю, капитан не выдержит и на меня набросится, только нужно побыть подольше в приемной. Мама, я же не могла искать там кота, вот и пришлось слушать стихи и говорить с офицерами. И потом тоже… Госпожа графиня думает, это как чума; я боялась, вдруг кто-нибудь от капитана Оксхолла заразился.

— Ты кому-то об этом говорила?

— Нет. Я сперва хотела проверить.

— Правильно, лучше подождать…

То, что Сэль накоротке с нечистью, Савиньяка вроде бы не смущает, но одно дело не засыпать от выходцев, а другое — оказаться «грязной фульгой». Обдумать положение Луизе помешал военный комендант Тармы. Этот милый человек явился отговаривать госпожу Арамона от облюбованного ею особнячка, у которого, по мнению коменданта, имелась уйма недостатков. Капитанша не сомневалась, что истинной причиной визита было совершенное в доме убийство, о чем комендант, щадя трепетную дамскую душу, старательно умалчивал. Объяснять, что она искала именно место «дурной смерти», Луиза сочла излишним.

2

На забывшем про рожь поле перестраивались «вороные» и «волки». Отлично перестраивались — быстро, четко, красиво. Маршал Эмиль имел все основания радоваться, слегка мешало одно: за межевой канавой то же самое проделывали алаты. Вроде бы из уважения к затеявшим учения союзникам, на деле же — из соперничества. Тяжелую кавалерию, что талигойскую, что алатскую, по праву величали непревзойденной. Теперь и та и другая оказались в одной армии, ну и принялись друг друга превосходить. С точки зрения выучки это было просто отлично, однако жизнь командующему слегка осложняло, особенно когда за обедом Карой с Шарли затевали спор, привлекая маршала в качестве судьи. Быть беспристрастным у Эмиля не выходило — как ни странно, из-за симпатии к обеим сторонам. И ещё ему самому очень хотелось в седло и на поле, но это означало либо принять одну из сторон, либо все проделывать дважды, а времени, несмотря на относительное затишье, не хватало. Как и людей, и лошадей, и пушек…