Приведенное ниже эссе — отрывок из этой книги. Тим писал для New York Times, The New Yorker, Mens Journal, The Comics Journal, Film Quarterly и других изданий. Издательство Fantagraphics выпустило три книги с его карикатурами. Он живет в Нью-Йорке, в районе Чесапикского залива, но не раскрывает своего адреса. У него был кот, который прожил с ним 19 лет.

Слово Тиму Крейдеру

Каждому жителю Америки в XXI веке постоянно приходится слышать, как сильно люди чем-то заняты. Привычным ответом на вопрос «Как дела?» стало: «Очень занят» или «Так много дел» или «Ужас как много работы». Совершенно очевидно, что это хвастовство, замаскированное под жалобу. Ведь в ответ на него обычно следует дежурное поздравление: «Хорошо, когда такие проблемы» или «Лучше так, чем без работы».

Несомненно, это лихорадочное самодовольство и показная занятость суть бедствие огромных масштабов. Заметьте, что речь не о тех людях, которые дежурят в отделении интенсивной терапии, а в свободное время заботятся о больных родителях, или работают на трех низкооплачиваемых работах, до которых им нужно добираться на автобусе в противоположные районы города. У таких людей переизбыток усталости, а не занятости. Они вымотаны. Валятся с ног. Мы же говорим о людях, которые сетуют на то, что совершенно добровольно завалили себя работой или обязательствами и что их дети «выбрали» слишком много кружков и секций. Причина их занятости в их амбициях, спешке и неудовлетворенности достигнутым — они зависимы от мнимой деятельности и испытывают ужас при мысли о том, что с ними станет, если они ее лишатся.

Почти все мои знакомые — очень занятые люди. Когда они не работают или не продвигаются вверх по карьерной лестнице, у них появляется чувство вины и тревоги. Когда они вставляют в свой график встречи с друзьями, то напоминают отличников, которые записываются на дополнительные курсы только ради того, чтобы их диплом выглядел круче при поступлении в вуз. Недавно я написал одному другу, что хочу с ним встретиться на неделе, а он в ответ сообщил мне, что у него совсем мало времени, и попросил дать ему знать, если намечается что-то интересное, и тогда он, может быть, удерет с работы на пару часов. Мое письмо не было просто заблаговременным предупреждением: это было приглашение. В том письме я приглашал его на встречу. Но его занятость напоминала жуткий назойливый шум, сквозь который он пытался докричаться до меня. В конце концов я бросил попытки докричаться в ответ.

Недавно я услышал один неологизм, который наряду с такими понятиями, как «политкорректность», «мужская берлога» и «контент-провайдер», сразу возвестил мне об очередном нелицеприятном направлении в культуре: это слово «скачущий план» (planshopping)[76]. Оно означает, что человек отказывается придерживаться определенного плана на вечер до тех пор, пока не рассмотрит все возможные варианты и не выберет тот, который обещает быть наиболее интересным, или полезным по работе, или там девчонок будет больше — короче говоря, оно означает, что людей можно выбирать как блюда в меню или товары в каталоге.

В наши дни даже дети постоянно заняты: то развивающие занятия, то репетиторы, то кружки и секции. В конце дня они возвращаются домой такие же уставшие, как и их родители, что не только печально, но и страшно. Я принадлежу к поколению, которое росло в относительной свободе. Каждый день у меня было три часа, в течение которых за мной вообще никто не присматривал и не говорил мне, что я должен делать, и я тратил это время на все что угодно: я мог часами штудировать энциклопедию World Book или убегать с друзьями в лес, чтобы там кидаться друг в друга комьями грязи, целясь непременно в глаз противника, — и все это дало мне знания и навыки, которые приносят пользу и по сей день.

Постоянная занятость — это вовсе не обязательное и неизбежное условие жизни; это наш выбор и наша покорность обстоятельствам. Недавно я разговаривал по Skype с одной моей знакомой, которая уехала из Нью-Йорка из-за слишком высокой квартплаты, и теперь живет и творит в небольшом городке на юге Франции. Она сказала, что впервые за долгое время чувствует себя счастливой и расслабленной. Она продолжает работать, но работа больше не занимает все ее время и мысли. Она сказала, что вновь почувствовала себя студенткой — они с друзьями вместе ходят в кафе и вместе смотрят телевизор по вечерам. У нее снова появился парень. (Когда-то она подвела такой печальный итог своим отношениям в Нью-Йорке: «Все слишком заняты и считают, что достойны лучшего партнера».) То, что она ошибочно считала особенностями своего характера — одержимость работой, раздражительность, тревожность и угрюмость— оказалось всего-навсего ее реакцией на окружающую действительность, на царившую вокруг атмосферу соперничества и честолюбия. Не то чтобы кто-нибудь из нас хотел такой жизни — не больше, чем мы хотели бы застрять в пробке, пробираться сквозь толпу на стадионе или оказаться в эпицентре школьной драки; речь о том, что мы все вместе вынуждаем друг друга это делать. Эта проблема не из тех, которые можно решить с помощью социальной реформы или изменения собственного образа жизни; просто это есть, и всё. Зоолог Конрад Лоренц называет «суету, которой охвачено индустриальное и коммерциализированное человечество» и ее типичные симптомы — гипертонию, язву желудка, мучительные неврозы и так далее — «нецелесообразным развитием», или плохой эволюционной приспособляемостью, вызванной нашей внутривидовой конкуренцией. Он сравнивает нас с некоторыми птицами, которые, отрастив слишком длинные и красивые перья, в результате потеряли способность летать и стали легкой добычей.

Невольно возникает вопрос: может быть, за всей этой показной усталостью скрывается тот факт, что то, чем мы занимаемся, не так уж и важно. Когда-то я встречался с девушкой, которая стажировалась в одном журнале. Ей разрешалось покидать офис во время перерыва на обед только в случае крайней необходимости. Это был развлекательный журнал, существование которого потеряло всякий смысл, когда на пультах телевизоров появилась кнопка «Меню». Невозможно разглядеть за этой притворной незаменимостью ничего, кроме самообмана на уровне целой организации. Судя по количеству электронных писем, которые я получаю, и всякой интернет-чепухи, которую мне пересылают, я подозреваю, что у большинства офисных работников дел столь же мало, сколь и у меня. Все меньше и меньше людей в этой стране делают что-то конкретное и осязаемое. Да, согласен, мы все очень заняты, но чем мы, собственно, заняты? Разве все эти люди, задерживающиеся на заседаниях и орущие на кого-то по телефону, собираются остановить эпидемию малярии или ищут альтернативные источники энергии на смену ископаемому топливу или создают что-то прекрасное?

Показная занятость создает иллюзию экзистенциального утешения, своего рода видимость того, что жизнь не проходит впустую: само собой, ваша жизнь не может быть глупой, банальной или бессмысленной, когда вы так заняты, с таким-то плотным графиком, ведь вы просто нарасхват. Создается впечатление, что суета, шум и стресс создаются искусственно, чтобы уменьшить или замаскировать страх, который давно поселился в глубине души. По себе знаю, что, если я провел день в заботах — разъезжал по делам, отвечал на электронные письма или просматривал фильмы — то все мелкие повседневные заботы наряду с самыми важными вопросами вселенского масштаба, которых я старался избежать, наваливаются на меня, как только я ложусь спать, подобно монстрам, вылезающим из шкафа, когда в комнате гасят свет. Пытаешься медитировать, а твой мозг выдает тысячи вопросов, которые ты должен срочно решить вместо того, чтобы сидеть на одном месте. Как писал один из моих друзей, «мы все боимся остаться наедине с собой».