Однако так бывало не всегда. Нередко встречались трещины, целиком спрятанные от взора под совершенно гладким твердым снежным покровом. Как уже упоминалось, снежные мосты вблизи стенок трещины тоньше, чем на середине, поэтому, заметив небольшое углубление в снежной поверхности – верный признак трещины, старались не наступать на снег вблизи края углубления, а ставить ногу на снежный мост, примерно на расстоянии метра от стенки трещины.

Когда я переходил по одному из этих снежных мостов, подо мной внезапно провалился большой кусок снега, и я полетел вниз в пропасть; к счастью, альпийская веревка попала мне подмышку. Это ослабило силу, с которой я дернул при падении санную упряжь. Провалился под снежный мост примерно на 1,8 метра. Моусон и Маккей удержали меня за концы упряжной и альпийской веревок, на которых я висел. Я быстро выбрался, и мы продолжали свой путь. Вскоре после этого, перебравшись через ряд трещин, мы вдруг обнаружили, что исчезло колесо счетчика на санях. Вероятно, оно сломалось при перетаскивании через какую-нибудь трещину и свалилось на дно. Впрочем, теперь мы находились уже близко к концу пути, и потеря не имела для нас значения; случись это по дороге к Магнитному полюсу, мы сочли бы потерю серьезным несчастьем. До потери счетчика сделали примерно тринадцать километров. К завтраку Моусон приготовил удивительно вкусную похлебку, по совершенно новому рецепту. Она была сделана из тюленьей печени, разбитой геологическим молотком и смешанной с толчеными сухарями.

Затем мы обсуждали вопрос, что предпочтительнее, спуститься ли к морю по нашему прежнему пути – по «черной лестнице» или идти вниз по главному леднику Ларсена до места его соединения с ледником Дригальского. Маккей высказался за первый вариант, мы с Моусоном – за второй. Маккей считал, что уже знакомые неприятности легче новых неожиданных. Мы же с Моусоном опасались другого: еще когда мы подымались на плоскогорье, таяние быстро разрушало морской лед, теперь же, быть может, все пространство от начала «черной лестницы» до крутых гранитных скал берега уже очистилось ото льда. Если бы мы пошли по старому пути и оказалось, что льда нет, то пришлось бы вернуться и совершить с санями очень тяжелый подъем, примерно на 300–500 метров на протяжении немногим больше полутора километров. Последующие события показали, что Маккей был прав, а мы ошибались.

Таким образом, мы направились по главному леднику вдоль простиравшихся слева высоких обрывов и склонов из темно-красного гранита, чередующегося с черноватой вулканической породой. Нога Моусона так разболелась, что он мог двигаться лишь с большим трудом, испытывая сильнейшую боль. У меня и у Маккея сегодня сильно болели глаза из-за снежной слепоты. Пройдя около десяти километров от последнего лагеря, мы увидели, что поверхность ледника горы Ларсен спускается под очень крутым углом. Немного впереди и вправо от нас было видно, что в том месте, где этот ледник соединяется с ледником Дригальского, все пространство усеяно огромными трещинами и пересечено гребнями, возникшими от давления льда. Тогда мы направились ближе к северной стороне ледника.

Спуск становился, однако, таким крутым, что лишь с величайшим трудом удавалось сдерживать сани и препятствовать им ринуться вниз по склону. Пришлось остановиться. Маккей пошел на разведку. Вернувшись, он сообщил, что узкая полоска снега, покрывающая глетчерный лед в том месте, где он соприкасается со скалистыми обрывами, продолжается непрерывно вниз, до самого конца склона. Маккей полагал, что если обмотать полозья веревкой, то сани можно будет благополучно спустить. Взяв толстую просмоленную веревку, он обмотал ее вокруг полозьев. Затем мы осторожно стали спускать сани по крутому склону, будучи наготове в любой момент отпустить их, если они покатятся слишком быстро. Однако веревочные тормоза действовали замечательно. В некоторых местах приходилось даже слегка подталкивать сани, чтобы они двигались вниз по крутому склону. Огромные трещины и ледопады вблизи соединения ледников Ларсена и Дригальского остались от нас несколько правее.

Теперь мы находились на ледяной поверхности, совершенно не похожей на ту, что приходилось видеть ранее. На переднем плане, у самого подножья гранитных холмов, виднелось несколько небольших замерзших озер; позади этих озер располагались красивые ледниковые морены. Везде вокруг озер и на значительном пространстве вверх по ледяным склонам, спускающимся к ним, поверхность льда была образована скоплением крупных, тонких, изогнутых и слепленных между собой ледяных пластинок. Они соединялись так, что создавали узор, похожий на чашечки некоторых современных сложных кораллов, только в увеличенном масштабе, или же на их древние исчезнувшие формы, которые геологи называют Alveolites. Эти изогнутые ледяные пластины имели скаты под углом в 45° и, конечно, создавали громадное препятствие для продвижения с санями, так как их острые края врезались в полозья и задерживали сани. Идти по этой необычной поверхности оказалось мучительно; зрелище же, которое она собой представляла, было восхитительное. При каждом шаге вперед ноги проваливались сквозь эту ледяную черепицу и погружались в нее по колени. При этом мы часто спотыкались и с трудом вытаскивали ноги обратно. Это было похоже на движение по бесконечному полю парниковых стеклянных рам, поставленных под углом в 45°. Временами ледяная черепица оказывалась достаточно толстой и прочной, чтобы выдерживать нас, но ноги расползались на ней в стороны, и мы поминутно рисковали вывихнуть их. При каждом шаге мы не знали, чем он кончится: провалом в лед или сползанием в стороны.

Пройдя с санями некоторое расстояние по столь своеобразной, довольно круто опускающейся к озерам поверхности, мы решили остановиться на светло-зеленом льду одного из небольших озер. Моусон испытал этот лед и нашел, что он достаточно прочен, чтобы сдержать нас, хотя, по-видимому, толщина его была и невелика. Прошли по озеру несколько сот метров до его северо-восточной оконечности. Там нашлось немного снега, необходимого, чтобы засыпать полы палатки. Между тем небо покрылось густыми облаками. Укрепили палатку, пробив отверстия для шестов в гладкой поверхности льда. Пока Маккей занимался стряпней, мы с Моусоном сгребали снег и засыпали им полы. Предварительно немного обследовали окрестности. Окончательно устроили лагерь в 2 часа и только в 4 часа забрались в спальный мешок.

Около палатки была самая красивая из когда-либо встречавшихся нам боковых морен. Она состояла из глыб светло-красного гранита и кварцевых порфиров, с ржавыми пятнами от окисления железного колчедана и кусков темно-коричневой породы, более основного состава, может быть промежуточной между гранитом и диоритом. Сразу направо в восточном направлении, то есть между нами и складом на леднике Дригальского, шли большие гребни, образовавшиеся от давления льда, и обширная сеть пересекающихся трещин. По всей вероятности, в этом направлении ледник был непроходим. Единственный возможный проход для саней шел, по-видимому, вплотную к боковой морене, вдоль нее, там, где к ней примыкал ледник. Даже этот путь был, очевидно, очень труден. Ложась спать, мы решили, что утром придется разгрузить сани и перетащить груз по частям, может быть проделав это несколько раз. Толщина льда на маленьком озере, где мы ночевали, была всего 5–7 см. Лед, очевидно, образовался совсем недавно после таяния. Под действием тепла, исходившего из спального мешка, когда мы в нем лежали, лед начал таять: утром, проснувшись, мы увидели вокруг себя лужицы воды.