— Какой подарок вы готовите мне, — проворковала она.

Тогда я, конечно же, не мог знать, что грядет последнее грандиозное празднество моей молодости… Последний раз я буду веселиться в блеске золотого дождя и радужных надежд.

Сиял великолепный день. Спорщики, заключавшие пари на дождь, потеряли большой куш, однако я не испытывал к ним сострадания. Восход явил нашим взорам безупречную небесную синеву, вода успела прогреться под жаркими лучами. Темзу заполнили небольшие лодки, среди сидящих в них горожан царило праздничное оживление.

Уилл раздобыл для нас дырявую лодчонку, и мы сели в нее неузнанными, нацепив на себя старое тряпье, — я накинул изъеденный молью плащ и нахлобучил потрепанную шляпу (их выбросил грум королевских конюшен), а шут мой кутался в лохмотья, забытые во дворе бродячим лудильщиком. Как забавно вернуться в давнее прошлое на один благословенный счастливый денек! Девизом нашим, как и в былые времена, стало приключение.

Внезапно до меня донесся чесночный запах. Люди в соседней лодке накладывали жирные куски кентского сыра на толстые ломти хлеба и посыпали их чесноком. Закуска передавалась с носа на корму. Один кусок оказался лишним, они оглянулись вокруг. И тут увидели нас.

— Эй, хотите перекусить?

Угощение полетело в нашу сторону.

— Ага!

Я изогнулся и поймал ломоть.

Уилл глянул на меня и нахмурился. Я разделил завтрак напополам, и мы с жадностью принялись за еду. Свежий сыр таял во рту.

Волны подкатывались под борт и раскачивали утлые суденышки. Наши соседи начали громко сетовать:

— В это время года реке уж давно пора успокоиться. Ради коронации я проторчал тут целую ночь, сколько же еще терпеть…

— А что, приходилось раньше видеть такое?

— Еще бы!

— Когда короновали Генриха?

— Да, давненько уже, — сказал гребец немного смущенно. — Я был зеленым юнцом.

«Как и я», — подумалось мне.

— Мы в Лондон с папашей приехали. Он посадил меня на плечи. И я увидел короля. Он красивый был, молодой! Блестел, как чистое золото…

Бабах! Звук пушечного салюта с берега прервал разговорчивых горожан. Уилл скорчил мне смешную гримасу. Он терпеть не мог, когда я, по его словам, «припадал к источнику тщеславия».

— Глядите, вон она! — воскликнул видавший виды гребец.

Я вытянул шею, будто завзятый провинциал, потом, опираясь на Уилла, забрался на банку и встал на цыпочки. Но передо мной простирались только бесконечные палубы и борта — королевский баркас окружили богато украшенные суда разных гильдий, дворян, священников и бессчетные лодчонки вроде нашей. Невозможно было разглядеть даже Темзу.

Но вот началось легкое движение. Лодки быстро расступались, освобождая широкий проход. Солнце пускало свои жаркие стрелы, воспламеняя и лаская блестящую водную ленту.

Резкий хлопок! Ветер надул паруса королевского судна. Гребцы могли отдохнуть. Раздались плеск и шелест. Это весла поднялись из глубины и взмыли вверх, капли оросили воду.

Вот показалась лодка Екатерины, больше ей не принадлежавшая… И как же преобразился баркас!

Совершенно изменились цвета. На носу, где когда-то пылал гранатовым цветом затейливый испанский герб, теперь белел сокол — эмблема Анны. Внизу был написан ее девиз: «Я и мой род». Высокомерный, заносчивый, как она сама.

Порывистый бриз наполнил паруса. Алые полотнища хлопали и вздымались. Под ними на массивном королевском кресле вся в белом восседала Анна.

Она ни на кого не обращала внимания. На нее все глазели, но она неотрывно смотрела вперед. Ветер играл ее волосами.

Никогда еще я не взирал на нее с бо́льшим обожанием. Она проплывала над нами, подобно богине.

— Разве она не очаровательна? — спросил я, наклонившись к Уиллу.

Но не услышал ответа.

Баркас Анны приблизился и прошел мимо нас.

— Как Клеопатра, милорд, — глядя ей вслед, произнес наконец Уилл.

Солнце очертило силуэт королевского баркаса. На фоне озаренного неба лодка напоминала летучую мышь, раскинувшую огромные черные крылья.

Удовлетворенные зрители принялись собирать вещички и остатки еды, готовясь возвращаться по домам. Я кивнул на прощание нашим соседям.

— Дивное зрелище, — признали они с легкой грустью.

— Что так невесело? — взял и спросил я.

— Да уж… Королева наша больно хорошенькая, — неохотно брякнул кто-то. — По-моему…

Но голос заглушили плеск воды и шум парусов. Я обернулся к хозяину нашей лодки и Уиллу.

— Нам тоже пора возвращаться.

— А и то, — согласился лодочник.

Поудобнее устроившись, я приготовился к приятному путешествию до городской пристани Гринвича. Сегодня я сдал бразды правления, и меня радовали любые мелочи, даже возможность вальяжно раскинуться в лодке и помечтать.

Мечты были расцвечены солнечными лучами, ласкающими мои веки. Мне представлялась Анна на египетском корабле, Анна — супруга фараона, Анна — жена фараонова телохранителя Потифара[75]…

* * *

Вечером в Тауэре Анной овладело лихорадочное веселье.

— Вы видели меня? Что говорили люди? — беспрестанно спрашивала она, не удовлетворяясь моими краткими ответами. — А дракон… Представьте, просто колосс! Я говорила вам, что огонь из его пасти долетал до моих ног. Он даже подпалил мне туфельку…

— Тише, — сказал я, — успокойтесь.

Кругом стоял гул возбужденных голосов. Восемнадцать юношей готовились к всенощному бдению перед утренним посвящением в рыцари Бани. Остальные придворные пировали в зале Белой башни. И повсюду были цветы — гирлянды и лепестки обильно украсили камни древней твердыни. Под ногами поблескивали осколки; от пушечных залпов разбилось много оконных стекол. И над всей этой праздничной шумихой плыли звуки лютневой музыки.

— Давайте прогуляемся, — предложила она. — Мне необходимо вдохнуть свежего ночного воздуха.

Я с удовольствием предложил ей руку и заметил:

— Ваши щеки пылают.

В легких майских сумерках наружные стены Белой башни, казалось, светились.

— Ах! — судорожно вздохнула Анна. И внезапно спросила: — Есть вести от Мора?

Вопрос, кольнувший в самое сердце.

— Я послал ему двадцать фунтов на покупку нового платья для коронации. Обратно он их не вернул.