и в Посольстве в узком кругу, и в нашем родимом Торгпредстве с большим радушием и пиететом. После обеда, кофе, с рюмочкой ликера, небрежно-вальяжно откинувшись в кресле, Иннокентий Михайлович рассказывал байки о своих коллегах. Все рассказы о них почему-то отличались легким чувством превосходства и капелькой сарказма. Впрочем, такая милая небрежность отличала, как я впоследствии заметила, всех актеров, когда они говорили о своих собратьях-лицедеях, товарищей по цеху. Но у Смоктуновского это получалось не зло, а мило и смешно. С усмешечкой, он в лицах изображал сценку в авто, когда его после спектакля подвозил Крамаров, и он беспокоился за свою безопасность, т.к. Савелий смотрел не на дорогу, а куда-то в сторону. В всяком случае, Иннокентию Михайловичу так казалось. Тут же актер изобразил взгляд бедного классического «косого» и (что значит гениальность!) тут же стал похож на него. Где дорога, а где конь – где Смоктуновский, а где Крамаров? А вот похож!

Артист был изыскан со своим неповторимо придыхающе-неуверенным голосом, аристократическими, легко-изящными движениями красивых рук – скупой, но четко выверенной, артистической жестикуляцией. Но вот что странно, мне почему-то его было жаль. Видимо, он заметил мой внимательно-соболезнующий взгляд и вдруг спросил обыкновенным, «не актерским» голосом: «А что это вы ТАК на меня смотрите!?» Вот интуиция, прямо кошачья! Я смутилась от такой проницательности и, не подумавши, брякнула нечто типа «у меня и в мыслях не было как-то особенно на Вас смотреть». Наверное, это показалось несколько неожиданно для актера, может, даже грубовато, но, честное слово, только от растерянности. Я поняла, что артист в своих разнообразных ролях всегда остается чуточку самим собой: в данном случае ранимым, интеллигентным человеком, и он не так уверен в себе, как пытается это изобразить со всей своей утонченностью. Кроме восхищения от встречи с безусловным талантом, еще раз повторяю, у меня он вызвал какие-то материнские чувства, хотя он и был старше: хотелось защитить его от чего-то, приласкать, погладить по голове несчастного еврея.

Иосифа Давыдовича Кобзона мы встречали неоднократно и в Рио, и в Лиме, и в Гаване… Жизнерадостный, контактный, трудолюбивый и талантливый человек. Что надо для успеха и популярности певца? Талант и ум. Таки и то и другое у него имелись. Его популярность до сих пор на пике и неудивительно – все осталось при нем: и ум, и талант, и связи!

Вот как раз в Гаване, под хмельком, он откровенно высказался: «При такой аппаратуре я до 100 лет петь смогу!» Ну и на здоровье, пой! Что он благополучно до сих пор и делает.

Человек заводной, не дурак выпить-закусить, ухлестнуть за понравившейся ему дамой, он мог петь бесконечно. Интересно, что, будучи пьян хоть на 100%, он мгновенно трезвел, когда начинал петь. Удивительно!

В Рио он приехал со своей группой музыкантов, о которых очень заботился и опекал, с своей личной изящной молоденькой секретаршей. Таких называют карманными.

Как обычно, после официальной программы, начался междусобойчик: уселись за столы, еды-питья было предостаточно, сначала пили за гостя, потом за Родину, потом за хозяев, потом, кто сколько потянет. Рядом с секретаршей Кобзона уселся, тоже не промах по вниманию к женщинам, посольский завхоз, бывший бравый военный и, уже хорошо поддатый, время от времени хватал её за руки и громогласно вопрошал: «Ну, зачем такой хорошенькой и молоденькой нужен этот лысый старый пень?»

И уже потише, доверительным, но все равно очень слышным шепотом сообщал: «Ты знаешь? Он ведь парик носит!»

Секретарша на откровения приставучего мужика не реагировала и тоже хлопала рюмку за рюмкой, только молча выкручивала свою руку из руки завхозовой. При таких вечеринках обычно стоит ровный несмолкающий гомон, однако по закону подлости, когда завхоз в очередной раз вопрошал насчет старости и лысости именитого гостя, наступила тишина, и его голос прозвучал очень отчетливо. Иосиф Давыдович, впрочем, тогда еще и не старый совсем, трезво взглянул в сторону завхоза и сказал: «А голос!»

Присутствовавшие грохнули хохотом и зааплодировали. Незадачливый правдолюбец и еще более незадачливый ухажер смущенно вытряхнулся из-за стола и убрался восвояси. Вечеринка продолжалась, никто уже никого не слышал и не слушал, превалировали уже разговоры с самим собой с неизменным «ты меня уважаешь» и желанием подтянуть певцу, который пел по просьбе заграничных советских трудящихся. Певец же, крепкий мужик, вроде бы сильно и не захмелевший, но не пропустивший ни одного тоста, тоже решил не упускать момента и «замарьяжить» заграничную дамочку. Вкус у Иосифа Давыдовича был хороший. Он уселся рядом с Лидой Емелиной, очень импозантной женщиной, и стал делать ей авансы: целовать ручки, приобнимать за плечики, прихватывать за талийку, иногда касаясь колена. Лиде, женщине, вообще не употребляющей алкоголь, сначала было лестно внимание известного певца, но внимание становилось все более настойчивым, бесцеремонным и даже нахальным. Лида стала отодвигаться от настойчивого поклонника, вежливо и ловко уклоняться от слишком «дружеских» объятий, но окончательно обидеть гостя не хотела. Наконец, Ося, наклонился к её уху, просто и внятно сказал: «Слушай, Лидок(!), поехали ко мне в гостиницу!». На что «Лидок» зыркнула на него и, совсем как тургеневская барышня, возмущённо заявила: «Иосиф Давыдович, что Вы себе позволяете! У меня муж есть!», – и окончательно покинула почётного гостя.

Иосиф Давыдович совершенно не обиделся, растерянно посмотрел ей вслед и совершенно по-детски протянул: «Ну-у-у-у, извини! Я же не знал, что ты такая!»

Потом, когда ему нашептали, что у «Лидка» муж-то из соответствующей конторы, понял, что попал не в свой курятник. Чуток оторопел, но совсем немного и, не унывая, переключил свое обаяние на первую же попавшуюся ему на глаза даму, тем самым демонстрируя, что до Лиды ему нет и не было никакого дела. Скорее всего ничего и не демонстрируя – просто он такой жизнелюбивый человек! И никакие дамы не могли отвлечь его от любимого дела: он пел и пел ночь напролет своим прекрасным, неповторимым баритоном.

На конкурс песен бразильского композитора Эйтора Виллья-Лобос в Рио прилетала певица из Большого театра Нина Лебедева и с нею небольшая балетная группа на какие-то показательные выступления, чтобы Лебедева не была уж в единственном числе из театрального бомонда.

Композитор Виллья-Лобос был известен скорее в профессиональных музыкальных кругах и, кроме своего таланта, еще широко известен и как патологический лжец. Врал он не из-за каких-то меркантильных причин, а для удовольствия, так сказать, из любви к искусству. Один раз заявил журналистам, что приглашение на концерт в СССР ему подписал сам Ленин (1947 г.!). Мало того, и журналист, имевший смутные представления о стране социализма вообще