и военной элиты ограниченное число чиновников уже давно спокойно и придирчиво выбирали и покупали вещи и предметы быта по заграничным каталогам или пользовались закрытыми специальными складами с эксклюзивными товарами по смехотворно условной цене. Остальной люд довольствовался промышленным и продовольственным ширпотребом.

Конечно, нам тоже хотелось иметь индпошив и затовариваться в Квелле, Отто, Неккермане по европейским меркам вещами для людей среднего достатка или даже небогатых. Мы рассчитывали «на потом»: ведь зимних вещей в тропиках не найдешь, значит дома опять придется «доставать». Что же в них привлекало? – европейский стандарт, модные фасоны, хороший качественный покрой и пошив, сравнительно приемлемые цены. Это для нас, работающих за рубежом, такие цены были приемлемыми, а для советского работника в родимой стороне очень даже заоблачными.

Просмотрев каталог и наметив примерное количество шмотья, журнал давали на откуп детям, предупреждая, что можно выбрать что-нибудь из игрушек. Мальчишки обычно с горящими от восторга глазами просили выписать управляемые на расстоянии машины или просто маленькие копии машинок известных мировых моделей, ребята заражались вирусом коллекционирования. Девочки же – куколок, одежду для них, мебель для них же. Прототипы Барби (разнообразные и с каждым новым журналом все улучшаемые Сюзи, Марианны, Бетси и т.д.) до сих пор хранятся у нас на антресолях, не выбрасываются. Пользовались успехом и славные мягкие игрушки. Одежду для куколок по общему согласию с дочками мы не выписывали – шили сами, т.е. шила я, радуясь восторгу девчат.

В зарубежных командировках мы повидали актеров, певцов, артистов балета «вживую», близко с ними общались. Среди них было очень много интересных людей. Встречались и совсем не такие, какими их представляешь, видя на экране или со сцены, что, конечно, и неудивительно.

Чем был выезд «за бугор» для любого артиста? Перво-наперво: признание его как творческой личности и его патриотической гражданственности, второе: чуть поправить свое материальное положение, в, конце концов, набраться новых впечатлений, перенести эти впечатления на свою творческую палитру, увидеть другой мир. Однако на второе можно было особенно не рассчитывать. Кому полагался гонорар в валюте, обязаны были 60% сдать государству, а остальное тоже «оченно» разбавляли: взносы партийные, профсоюзные, подоходный налог, «голодающим Поволжья». Но даже мизерный остаток значительно превышал доход в родном государстве. Вот и можно представить, как жили звезды нашего искусства.

Сейчас разговоры творческой интеллигенции, об их принципиальности, об их твердости собственных убеждений, их неподкупности и противодействии пропагандистской машине государства – это лукавство, желание выдать мечту за реальность. Все нужно просеивать сквозь мелкое сито. Подлинные, открытые, инакомыслящие бунтари, не скрывавшие своих убеждений и имеющие смелость высказать их открыто, быстренько оказывались за бортом жизни. Многие диссиденты умирали, не выдержав прессинга: тюрьма, лагерь, психбольница, лесоповал, элементарное отсутствие работы. Остальные противники существующего порядка, так называемые диссиденты русской интеллигенции, предпочитали воевать в своем узком кругу, искренне принимая слово за дело. Их так и называли – «кухонные революционеры» или «революционеры местного розлива». Среди друзей, предпочтительно за бутылочкой винца, они с негодованием обличали существующие порядки, лицемерную коммунистическую идеологию, распевали песни-хиты на тему «долой!», читали стихи, и неплохие стихи, в таком же ключе. На этом все и заканчивалось: потрепали языком на кухне, в курилке – можно считать себя ярым борцом за права человека, буквально спасителем России, можно расходиться по домам и гордиться (в душе) своей смелостью, принципиальностью и твердой гражданской позицией.

Поутру квасные правозащитники и патриоты шли на работу и преданно служили Мельпомене. Всем хотелось по мере возможности спокойно жить, работать, кормить семью и кушать самим. Но на собраниях всегда были «за» и «одобрямс» – стойкая советская интеллигенция с фигой в кармане. Среди таких «защитников свободы» частенько обозначался и «стукачок». Соответствующие органы по-именно знали воинствующих «оралов», их не трогали до поры, но в списках неблагонадежных они значились. А вот стукач обычно мог пропихнуть в издательство посредственную повестушку, получить рольку по-заглавнее, выставить картинку в галерею, включиться в какую-нибудь поездку в «Страны Содружества». Я же говорю – доносительство приветствовалось и поощрялось материально.

Редкие, очень редкие, литераторы, особенно имеющие известность на Западе, имели смелость писать правду о положении в Советском Союзе и то аллегорично, намеком-полунамеком. Некоторые снимали картины, которые не пропускал худсовет; фотографировали сцены в лагерях, на улицах, их не печатали; рисовали картины, их не выставляли; писали «в стол, в архив, в запасники». Таких откровенно не травили. Подобные тихие, не орущие истерично, вроде бы не бунтующие, умники для органов были более опасны. Вдруг неожиданно «Голос Америки», «Бибика» (так прозвали станцию Би-Би-Си) передавали совершенно «жареные» факты, случаи из закрытой кухни государства, которая есть у каждого государства, о нарушении прав человека. Откуда? А все оттуда же, из «стола»… Или в западных журналах печаталась многоговорящее фото: бесконечная очередь в магазин хмурых людей в нелепых и однообразных одеждах темного цвета, озлобленные, или безразличные до идиотизма лица, нелепая вереница – опять же очередь в Мавзолей – глазеть на Ильича.

Время от времени «Лубянка», «Старый двор», «Детский Мир», все это название КГБ в народе, вытряхивал очередного инакомыслящего из их нестройных рядов. Наступившая со времени Хрущева «оттепель», не позволяла так откровенно приматывать людей, обвиняя их во всех грехах, главным из которых, обычно, был шпионаж в пользу какой-нибудь Замунды. Люди в этой организации были и умные, и талантливые. Государство, в любом случае, надо было охранять, но большинство охраняющих – разные. Вот пресловутые «разные» как раз, та ложка дегтя, которая все портит. Особенно им было дело до отъезжающих зарубеж: анкеты, биографии, комиссии, объяснения, просьбы, согласования – можно было развить та-а-а-кую имитацию деятельности по выявлению потенциальных диссидентов! И иногда выявляли. Вот радости-то было: предусмотрели, предвидели, обезвредили! Глядь – продвижение по службе, очередное звание или сам очутишься в вожделенном зарубежье.

Чаще всего ТУДА представители творческой элиты катались на гастроли, ученые – на различные симпозиумы, инженеры и рабочие – на братские стройки социализма. В Латинской Америке братских строек не было, поэтому к нам приезжали обычно артисты. Встречи с ними были очень интересны, познавательны или забавны. После обязательной рабочей программы представительства устраивали встречу с людьми в Посольстве, Торгпредстве или Консульстве, в зависимости от количества приезжающих, обед или фуршет в неофициальной обстановке. Мы были рады повидать новых, свежих людей, послушать и поглазеть на «живого» актера, певца, танцора. Из первых, приехавших в Рио, меня поразил и обаял Смоктуновский. Он прилетел на презентацию своего фильма, уже не помню какого, из актеров, практически, один, но в сопровождении лица в штатском – переводчика. А как же! Без сопровождения-то! Его принимали