любое время с восхода до заката луны. Думаю, что теперь вам не придется ждать полнолуния.

— Но как?

— Почем я знаю? Вот что — я буду здесь с вами, пока не начнет светать, и погляжу, куда вы денетесь. -

— И я, и я! — обрадовалась Гретхен.

— Кроме того — вы про лунную дорожку знаете?

— Я знаю, я по ней даже до каменных амбаров дохожу, — тут же похвасталась Гретхен.

— Не надо ничего этого, — хмуро сказал гусар. — Вы по доброте своей говорите, а нужна ли мне доброта? Мне назначено искупление. Может, даже… впрочем, нет, это я так…

— А доброе дело совершить — это в зачет разве не пойдет?

— Почем мне знать… Послушайте, я вам очень благодарен, мусью Боннар, но оставьте меня в покое. Поверьте, я буду с душевной теплотой вспоминать эту нашу беседу! — вдруг выкрикнул гусар. — Вы единственный, у кого достало духу!.. Но предоставьте меня моей судьбе!

— Отчего вы так упрямы?

— Оттого, что… Да оставьте вы меня наконец в покое! — ротмистр Скавронский вскочил на лошадь. — Прощайте!

Далее все было как обычно: посреди моста лошадь вздыбилась, перенеслась через перила и вместе со всадником беззвучно ушла на глубину.

— Сумасшедший, — сказал Адам. — Хотя, если двести лет вот этак кувыркаться, и спятить недолго…

— Нет, кавалер, — внезапно переменившись в лице, возразила Гретхен. — Он про искупление сказал, а я поняла… Мне ведь всяких кавалеров довелось принимать, еще когда в веселом доме служила, я ваши кавалерские затеи знаю… Иной чудила… ох, простите, кавалер… Иной с несчастной любовью к нам притащится, думает — так он ее под корень изведет, в грязи изваляется — и каменную стенку меж собой и своей красоткой поставит. Иной еще чего сочинит — чего на трезвую голову ни за что не понять… А этот — он чей-то грех искупает, точно вам говорю! Кабы свой — он бы так не упрямился! Свои-то грехи — они детским баловством кажутся. А когда кого полюбишь и на смерть за него пойдешь… Я-то ведь, дурочка, нож в сердце приняла оттого, что от любви отказаться не пожелала. Ну, что ты так глядишь?! Может, и всей-то любви было — на одну ночку, а за нее, за нее…

Гретхен разрыдалась.

— Надо же, и среди нашей братии страсти кипят… — пробормотал Адам. — А я вот как-то так жил, что только ремесло всей душой любил… вот оно мне покоя и не дает…

Делать все равно было нечего, и он подождал, пока Гретхен успокоится.

— Летняя ночь коротка, — сказал он девице, — пока время есть и лунная дорожка лежит, давайте посмотрим, откуда наш красавец на кобыле выскакивает. Я не заметил — из переулка, что ли?

Пошли смотреть и обнаружили заднюю стенку дома при соборе святого Гервасия, где с давних времен жил причт.

— Нет, тут ничего такого быть не могло. Такого, чтобы опрометью на мост скакать и в воду кидаться, — уверенно заявила Гретхен. — То есть, и среди святых отцов попадались кавалеры, но военного человека они бы в дом не впустили…

— А тут что было? — спросил Адам, показывая на здание, построенное в нынешние нелепые времена, какую-то пародию на стародавний стиль, похожую на театральный задник в пряничном средневековом вкусе.

— А тут был винный погребок, над ним сапожник жил с семьей…

— Погребок, значит… Любопытно, что от него сохранилось… Где окошко?

Про окошки здешних погребов Адам знал от брата Альбрехта. Земля в старом городе была дорогая, никто бы не стал ставить во дворе дровяной сарай, занимающий прорву места, и дрова хранили в погребах, прикупая по мере надобности. Спускали их вниз через особые окошки, под которыми были откосы, довольно крутые, но удобные для скольжения и вязанок, и досок, и даже бревнышек.

Окошко должно было глядеть на улицу — потому что пробраться с груженой дровами телегой во двор можно было только сверху, из-под облаков. Вскоре его обнаружили, и Адам закинул вовнутрь через решетку одну из выигранных монет. Потом они с Гретхен прошли сквозь стену и действительно — обнаружили среди всякого хлама мокрого гусара.

— Вы, сударь, этак ревматизм или еще какую подагру схлопочете, — сказал Адам. — А в нашем состоянии это уж навеки. Где лошадка?

— Там, — гусар махнул рукой в сторону кирпичной стены. — Как время настает — тут она и появляется. Прощайте, сударь, и вы, мадмуазель. Сейчас я, очевидно, засну. И буду спать до того самого часа…

— Значит, только в полнолуние? — спросил Адам. — В иные ночи выходить не пробовали?

— Нет, мне так приказано.

— А если рискнуть? Ведь пуговка-то, имущество ваше, в щель на набережной закатилась, и вы можете ее навещать.

— Нет. Прощайте.

Адам пожал плечами и ушел сквозь стену. Гретхен — за ним.

— И в самом деле, утро скоро, — сказала она. — Но он и следующей ночью в воду прыгать должен. Эта была третья, а он, бывает, и пять ночей подряд прыгает. А ты, кавалер, приходи еще… развеселю… я ведь веселая, бойкая, меня за это все любили…

Голосок был жалобный.

— Приду, конечно, — ответил Адам и помчался в особняк.

Столешников, как всегда, грустил о несбывшемся. Несбывшегося было много.

— Теперь ты слушай, чадушко, — сердито сказал брат Альбрехт. — Я уж взмок, утешаючи. Вот так подумаешь — да и поймешь, что своим убийцам он должен бочку испанского вина выкатить. Жил он скучно, служба была унылая, использовали его на побегушках, денег не заработал, своего сосуда соблазнов не завел, деток не родил — и еще хнычет, что его от такой горестной жизни избавили! Все, ухожу. Надоело! И пиво забираю!

— Нет, пиво не уноси. Я бы выпил малость. Всю ночь пробегал, из-за гусара этого дурного чуть не рехнулся…

— Испугал он тебя, что ли?

— Да можно сказать, что и испугал…

Адам рассказал о всех ночных событиях, а также об искуплении неведомых грехов и страстях.

— Вот оно что… — проворчал брат Альбрехт. — А погребок я помню…

— Вот и думаю — неспроста же мне в голову втемяшилось непременно найти убийц и грабителей! Неспроста ведь? Может, и я какой-то грех искупаю?

— Дурак ты, чадо. Суетишься, суетишься…

Голос уже шел из-за стены.

Адам прошел следом за братом Альбрехтом во двор особняка.

— Ну вот подумай сам. Убийство стряслось в доме богатого человека, пропали драгоценности. Да здешние сыщики из шкуры вон вылезут, чтобы все раскрыть. И без тебя справятся. Выпей лучше пива, — предложил брат Альбрехт. — Без тебя, разумеешь?

— Не справятся. Их люди боятся. Вон та старуха не пожелала рассказать господину Воронину, что у одного из убийц любовница