годилась для употребления тем, что не требовала никаких материальных предметов.

Наскоро объяснив брату Альбрехту и Столешникову принцип, Адам предложил ставки: у Столешникова завалялись мелкие деньги, сам он готов жертвовать пуговицами, а брат Альбрехт пусть для начала выступит судьей и предложит первый город.

— Лютеция, — сказал брат Альбрехт, и понеслось!

— Ялта!

— Астрахань!

— Новгород!

— Двинск!..

Играли два часа — новое развлечение заскучавшим призракам сильно понравилось. В конце концов Адам выиграл у Столешникова всю его мелкую наличность.

— Теперь это моя собственность, все слышали? Моя! Я — владелец! — провозгласил Адам, адресуясь к чердачному потолку. Значит, я могу, добравшись до нужного дома, оставить там монетку и потом, препроводив бедного кота домой, преспокойно сесть в засаду!

Так и получилось.

Будь Адам в человеческой плоти, пришлось бы ему ради засады устраивать себе наблюдательный пункт на дереве. Но он благоразумно положил незримую людям монетку в квартире Эвки и мог там слоняться без риска свернуть шею. Эвка, молодая женщина чересчур яркой, на Адамов взгляд, внешности, бездельничала — чем полы помыть и оконные занавески постирать, она валялась на диване, смотрела телевизор и, судя по кружевному бельишку под халатом, кого-то ждала.

Гость явился, когда она, утомившись вялотекущей амурной историей на экране, заснула. И это оказался не густобровый красавчик, а именно Кожедубов-Кожемякин.

Адам хотел было сбежать, чтобы не видеть соблазнительной сцены, но он должен был слышать, о чем говорят эти двое, и потому остался в комнате, только сел спиной к дивану. И было ему тяжко — на ум пришли все те красотки и проказницы, которые дарили благосклонность местному Пинкертону.

Говорили любовники о всякой ерунде, о сломанном холодильнике, о ценах на копченое мясо и о законной стерве Кожедубова-Кожемякина, которую он не мог бросить, потому что она лежала при смерти. Эвка заметила, что вот этак при смерти мадам уже третий год лежит, а Кожедубов-Кожемякин разразился причитаниями, из которых Адам понял, что лечение супруги обходится безумно дорого, и никто этого не понимает, и весь мир Кожедубову-Кожемякину враждебен. Слушая нытье, Адам даже усомнился, точно ли этот человек участвовал в ночном нападении на особняк. Но, увидев, как Эвка, сразу забывшая про мадам, утешает любовника, понял: это актерское мастерство и ничего более.

Потом Кожедубов-Кожемякин засобирался домой, и это Адама обрадовало: был шанс узнать адрес!

Кожедубов-Кожемякин спустился по лестнице и сел в машину. Адам пролетел сквозь стену, приземлился на крыше автомобиля и сразу положил туда монетку.

Но он не учел ветра…

С монеткой-то ничего не сталось, она словно прилепилась к металлической крыше «мазды». А вот Адама снесло с машины, когда Кожедубов-Кожемякин вырулил на набережную. Адам и не подозревал, что привидению следует бояться ветра.

Он завис над мостом, а машина, выскользнув из-под него, умчалась в ночь.

Адам медленно опустился на асфальт.

— Зубастые бесы бы тебя съели, — сказал он вслед машине, — и косточки расплевали.

Теперь Адам мог и без кота присутствовать возле «мазды», но как узнать, куда ее понесло, сыщик и понятия не имел.

На всякий случай он вынул из кармана выигранную монетку и бросил на мост. Теперь никакая когтистая лапа, вцепившись в затылок, не уволокла бы его с этого места.

Адам мог преследовать Кожедубова-Кожемякина, увозившего на крыше «мазды» его имущество, но скорость призрака невелика, даже когда он передвигается большими прыжками, и несопоставима со скоростью автомобиля, летящего по пустым ночным улицам.

Единственное, что удалось, — запомнить три цифры из четырех на белом номере «мазды».

— О! Кавалер! — услышал он девичий голосок. — Поди сюда, кавалер!

Адам обернулся и увидел вместилище скверны.

Похоже, тут брат Альбрехт был прав — именно эта особа вполне могла претендовать на звание сосуда греха.

Гонясь за похитителями бриллиантов и попав в портовый город, Адам за несколько дней побывал в разных его концах, в том числе и в квартале веселых домов, без которых ни один порт не обходится. Девица, окликнувшая его, недаром бродила ночью по набережной — тут было самое подходящее место для исполнения ее ремесла. Преогромный вырез на платье, шляпа с бумажными розами, чересчур короткая для такого наряда, да еще подоткнутая юбка, полосатые чулки, красные подвязки которых мелькали во вздернутых складках, когда девица шла к Адаму, — весь этот боевой доспех был ему знаком.

— Ты новенький, кавалер? — спросила девица. — Как тебя звать? Я — Гретхен, миленький.

Она поправила кружавчики на груди, подкрутила длинный желтый локон и поиграла плечиками.

— Я Адам.

— Меня боцман Клаус Дамменхоф спьяну зарезал, думал — я черт, а тебя как?

— Застрелили, — кратко отвечал Адам. Он чувствовал себя нелепо — да и как может себя чувствовать привидение-мужчина, когда его пытается соблазнить привидение-женщина?

— Давно?

— Давно.

— Что же я тебя, кавалер, раньше не встречала? Экий на тебе смешной кафтанчик?

— Я из дома уйти не мог. Недавно научили.

— Кто? Старый дурень Альбрехт?

— Да, брат Альбрехт.

По давнему опыту Адам знал — с этими особами нельзя унижаться до фамильярностей.

— Хорошо как! Новенький! А то скучно ведь девушке все одной да одной… Господин Тагенбург вознесся, нет его… Он ведь все пел, пел, да и спел что-то такое, такое! За песню его и отпустили, то есть туда взяли… А Митенька — он разве кавалер? Он только на кобыле скачет, ничего больше. Проскачет вот прямо тут, и с моста в воду — бух! А что ты молчишь?

— Часто Митенька выезжает?

— Всякое полнолуние. Ночи три или четыре вот так в воду бухается. А куда потом — не знаю. И ни слова от него не дождешься. Гусар, называется!

Адам посмотрел на небо. Луна с одного края уже была чуть подгрызена, но при желании можно было считать это время полнолунием.

— Старая и ранняя… — пробормотал Адам правило определения фаз луны. — Это уже старая… Послушайте, сударыня, он вчера выезжал?

— Выезжал! А ты не знаешь, кавалер?! Тут такое было, такое было! Полицейские приезжали! Из воды его вытаскивали!

— Гусара?!

— Да нет же, велосипедиста! Хорошенький такой мальчик, куда ехал ночью — не знаю, может, к красавице своей или от красавицы… А ему навстречу — Митенька! А он, чтобы под копыта не попасть — вбок, к перилам, да как-то через перила перелетел… может, сам в воду спрыгнул?.. А там — бык, опора мостовая, у быка — приступочка, он на нее как-то взобрался… Я туда побежала, к нему соскочила, так меня-то он не видит, а Митеньку-то увидел! Вот за что мне такое наказание, что меня никто не видит? А? Митеньку вон видят! И кареты из-за него в воду