— Действительно… — пробормотал Адам.

В прежней жизни он слышал истории о призраках, которые являются в старинных замках. О призраках-невидимках, правда, не слышал — и вот сам стал призраком-невидимкой. Что касается брата Альбрехта — тот как-то хвастался, что являлся пьяным морякам и пугал их чрезвычайно, однако за все время знакомства с Адамом он таких подвигов не совершал. Вот и Гретхен — невидимка… как же там, наверху, все эти качества распределяются?..

И в чем провинилась бедная кобыла, раз ей определено являться до скончания времен вместе с гусаром?

— Он, может, еще появится, — посмотрев на луну, сказала Гретхен. — Еще рано. А когда луна за монастырскую башню зацепится — вот тогда… Ты, кавалер, ждать будешь?

— Подожду.

— Расскажи что-нибудь! А то я тут все одна да одна, скучно! Живых подслушиваю, только чем дальше — тем меньше понимаю, о чем они… А потом-то совсем плохо будет!

— Это уж точно, — согласился Адам.

И каким-то образом Гретхен сумела его разговорить.

Она, оказалось, тоже знала Дамиана Боэция с его котом; познакомилась, когда он бродил у собора святого Гервасия и наслаждался архитектурой;, она тоже пыталась познакомиться с подходящей кошечкой, но не получилось — именно в этой части города кошки появлялись редко, да и что им делать на широкой набережной и на мосту?

Адам даже пообещал поладить, если получится, с подходящей кошечкой и привести ее к Гретхен, когда луна села на крайний зубец монастырской башни. И раздался хрустальный перезвон призрачных копыт.

— Он, он, — прошептала Гретхен. — Смотри, кавалер…

Гусар вылетел из переулка. Выглядел он так, будто пил без просыпу второй, а то и третий день: черный доломан с красным воротником распахнут, рубаха разодрана до пупа, чакчиры в каких-то подозрительных пятнах, а на кивере, прежде чем был он нахлобучен набекрень, явно отдыхала чья-то весомая задница. В руке была обнаженная сабля, готовая к удару.

Кобыла шла укороченным галопом, со стороны это было страх как красиво, гусар сидел в седле безупречно, гордясь великолепным станом и широкими плечами.

— Ах! — воскликнула Гретхен. — Кабы его только с лошадки сманить! Так нет же…

— Сейчас, — сказал Адам.

Он и в прежнем своем существовании был достаточно смел, чтобы в одиночку преследовать шестерых негодяев. А в бесплотном и очень легком теле призрака — так тем более. Оно же неуязвимое.

Устремившись наперерез всаднику, Адам в несколько длинных прыжков с ним поравнялся и, дернув за повод вправо изо всех бестелесных сил, сбил лошадь с аллюра. Потом, увернувшись от сабли, он проскочил под лошадиной мордой влево и проделал небольшой трюк, которому в прошлой жизни научили его отставные кавалеристы. Результат был эффектен — под восторженный визг Гретхен гусар чуть не вылетел из седла, натянул поводья и поневоле остановил кобылу.

— Разрешите представиться — агент сыскного бюро «Русский Пинкертон» Адам Боннар, — сказал Адам.

— Александринского полка ротмистр Скавронский, — отвечал гусар. — Вы с ума сошли — под копыта лезть?!

— Ни лошади, ни мне ничто не угрожает. Другого способа познакомиться с вами не придумал. Нырять следом в реку не хотел. Холодно там, поди.

— Холодно… — помолчав, согласился гусар и вернул саблю в ножны. — Ф-фу… может, на ветерке хмель меня оставит?

— Во хмелю изволили погибнуть?

— То-то и оно…

— А о причине позвольте осведомиться?

— Да от злости я это, — сказал гусар, — от обычной черной злости, сударь, ничего более. Ну, какая у дураков злость бывает, понятно? Прелестница оказалась подлой тварью, мы ехали на войну, я пил беспробудно, в седле держался чудом, товарищи уж собирались меня палками подпирать… ну, озлился, всех убить захотел… А нечистая сила-то — тут как тут! Я видел рогатую рожу — от нее-то моя Армидушка и шарахнулась, да с моста — кувырк! Вот — который год уж сей кувырк…

— Бедняжечка мой… — прошептала Гретхен. Она как-то непостижимо оказалась совсем рядом и уже гладила лошадь по шее.

— А вы, сударь? — спросил гусар. — Каким манером изволили?

И соскочил с лошади.

— Выстрел в сердце, — и Адам рассказал о погоне за жуликами и о своей смерти в подвале особняка.

— Немногим лучше… Но вам легче, вы хоть не сами себя порешили, — сказал гусар.

— Может ли быть так, что люди видят того, кто сам себя порешил, а тех, кто от чужой руки погиб, — тех не видят? — предположил Адам.

— Никогда об этом не задумывался.

И гусар рассказал о своем житье-бытье. Где он пребывал от полнолуния до полнолуния — сам не знал, а вдруг обнаруживал себя на лошади, с кипящей в сердце злобой на весь белый свет, и летел, не разбирая дороги. Вот — впервые за двести лет нашлась добрая душа, остановила, и он всем сердцем, или что там имеется у призраков, благодарен — пусть всего лишь за короткий разговор.

— А ежели попросить вас об услуге, сударь? — полюбопытствовал Адам. — Мы, потусторонние, должны вместе держаться, иначе — пропадем.

— Я уж пропал. Верите ли, сударь, всякий раз, как в воду рушусь, те же ощущения, та же ледяная вода в глотке. А ничего с собой поделать не могу — будто мне кем велено посреди моста в воду скакать.

— Кобылу жалко.

— Да, кобылу жалко…

— Но ведь можно, оказывается, этого избежать. Вот я вас удержал. Может, и фрейлейн Гретхен в состоянии. Или что иное… — Адам задумался, потому что мысль привлечь гусара к сыскной работе еще не оформилась и не обрела логических связей.

— Да я-то такого прекрасного кавалера!.. — обрадовалась Гретхен. — Вы, господин гусар, не думайте, я не такая! Я по доброте и с любовью!

— Неправильно получится, — возразил гусар. — Как сие ни прискорбно, а мне, как видно, велено прыгать в воду — я и буду прыгать. Таков приказ.

— Чей приказ?

— Не ведаю. Но выполняю. Дурак потому что. Пить меньше надо было. А вот теперь и расплачивайся.

— Ясно… Двести лет, выходит, сами себя наказываете?

— Приказ выполняю.

— А что будет, коли вы отвлечетесь от приказа и поможете мне наказать злодеев?

— Невозможно, сударь. Я тут являюсь не более четверти часа в те ночи, когда мне положено, и что же я могу сделать?

— Есть различные способы…

Адам стоял совсем близко от гусара и видел плетение серебряных шнуров на доломане и на чакчирах. Вдруг он схватил серебряную пуговку и ловко оторвал.

— Вы что, умом повредились? — возмутился ротмистр Скавронский.

Но пуговка уже, сверкнув, улетела в сторону набережной, к выложенной плиткой пешеходной дорожке вдоль парапета.

— Ничуть, — отвечал Адам. — Пуговица — ваше имущество, и вы можете навещать ее в