* * *

В обеих диктатурах сохранялись большие надежды на то, что культурные революции, влившиеся в политику социалистического и националистического реализма, приведут к изменениям во взаимоотношениях между искусством и народом и между политикой и искусством. Максим Горький, сыгравший центральную роль в повороте Сталина в сторону социалистического реализма, находился под сильным влиянием идей о передаче мыслей на расстояние, сформулированных русским психологом Наумом Котиком, который в 1904 году заявил о том, что открыл некие «Н-лучи», невидимые нити психики, объясняющие феномен чтения и передачи мыслей на расстоянии, способствовавших образованию толп людей и возникновению массовых движений. Эти интуитивные предположения были подхвачены после 1917 года ученым-неврологом Владимиром Бехтеревым, видевшим в большевистском движении некую форму массового гипноза; возглавляемый им Комитет по изучению мысленного внушения развивал в 1920-х годах общую теорию массовой телекоммуникации мыслей, которая, как надеялся Горький, может быть использована литературой для создания оптимистичного революционного общества.

Идеи социальной психологии легли в основу и некоторых взглядов Гитлера, касающихся функций культуры и пропаганды, но эти идеи не позволяют понять попытки полного контроля абсолютно всех сфер творческой деятельности, включая и высокое искусство, и прикладной дизайн, профессиональное творчество или любительскую самодеятельность, предпринимавшиеся обеими диктатурами для того, чтобы исключить любое влияние, которое они воспринимали как подрывное, декадентское или двусмысленное. Это стремление вытекало из центральных утопических идеологий двух систем, целенаправленно конструировавших особую версию реальности, которой не могло быть другой альтернативы. В результате возникает искусственная культурная автаркия, заслоняющая оба народа, в меру возможности, от внешних культурных влияний и побуждающая развивать внутреннее народное искусство. Несмотря на то что жизни многих из тех, кто прожил ее в период диктатур, имели мало общего с подобной реальностью, ни та ни другая системы не были готовы терпеть даже малейшее нарушение художественных или, что подразумевалось, политических норм. Глубокий страх открыться этой реальности объясняет, почему контроль над культурой был тщательным и мелочным до абсурдности. Стремление дисциплинировать все без исключения сферы культуры, профессиональное и народное творчество по самой его природе было бесперспективным, так как в его пределах сохранялась и двусмысленность, и противоречия, и смещение акцентов, и даже авторский обман, очевидный, например, в «Оде к Сталину» 1937 года, сочиненной Осипом Мандельштамом, которая была демонстративно озорной, но не спасла автора от ареста и последующей смерти. Но вопреки всему, сколько-нибудь заметного сопротивления против удушения художественных экспериментов и открытости в обеих диктатурах не наблюдалось, а отдельные выстрелы в сторону режима на общую стратегию культуры никак не влияли.

Одна из главных причин успеха режима заключалась не в существовании репрессивного аппарата, контролировавшего культуру, а в той степени, в которой подавляющее большинство граждан, вовлеченных в разнообразные формы культурной деятельности, участвовали, добровольно или нет, в поддержке новой художественной реальности, и в готовности слушателей и зрителей потворствовать им в этом. В 1938 году Палате литературы рейха предстояло просмотреть не менее 3000 рукописей пьес; национальный музыкальный фестиваль в 1939 году собрал 1121 композицию, включая 36 опер, 631 симфонию154. Популярная народная культура, так же как и народное правосудие, не была просто изобретением системы. Не оказалось официальное покровительство безрезультатным и в деле создания нового искусства, получившего одобрение, так же как и в формировании уже одобренного искусства. И хотя жанры, разрешенные в каждой из диктатур, были узкими, общая масса пьес, фильмов и книг принимались зрителями и читателями как их собственная культура и во многих случаях пользовались широкой популярностью. Социалистический реализм в Советском Союзе мог восприниматься как некая форма эскапизма, точно так же как это происходило с голливудскими фильмами 1930-х годов, которые предлагали обнищавшим американцам взглянуть на прообраз яркого потребительского будущего. Советская культура, заявлял Сталин в 1951 году, есть «искусство нового мира, смело смотрящего в будущее»155. Национал-реализм в гитлеровской Германии был во многих отношениях более смелым, делая упор на историческое великолепие, самопожертвование и имманентность героической смерти, однако сентиментальные сюжеты и образность вызывали здесь более широкий резонанс, так как национал-социалистическая культура отражала куда более разнообразные ценности и более широкие интересы важнейших слоев населения страны. Все это означает, что, каким бы утопическим новое искусство ни было, его корни лежали в природе того общества, в котором это искусство развивалось.

Некоторые германские бизнесмены восприняли назначение Гитлера канцлером в 1933 году с большим энтузиазмом, чем стальной магнат Фриц Тиссен. Будучи старшим сыном Августа Тиссена, основавшего в 1873 году одно из самых успешных и богатых предприятий Рура, он впервые встретился с Гитлером в октябре 1923 года. У него уже был более чем достаточный опыт политической деятельности. В декабре 1918 года он был арестован с тремя другими лидерами промышленности, Спартаковскими революционерами, по обвинению в государственной измене, но его освободили через несколько дней. В июле 1923 года он был схвачен и предстал перед французским военным судом в Майнце за организацию пассивного сопротивления в Руре франко-бельгийской оккупации региона: его оштрафовали, но он снова оказался в тюрьме2. В конечном итоге он пришел к убеждению, что национал-социализм возродит благополучие Германии, излечит социальные раны и устранит общественные противоречия новой республики. Будучи правоверным католиком, Тиссен находился под сильным влиянием австрийского социального теоретика Отмара Шпанна, чьи идеи корпоративной организации общества отвечали тиссеновским социально-католическим взглядам на устранение классовых конфликтов через структурное, основанное на землевладении сотрудничество. В благодарность за щедрые пожертвования в кассу партии из его огромного личного состояния Гитлер, придя к власти, разрешил Тиссену создать Институт корпоративных исследований.

Год спустя, в 1935 году, директор института, ставший жертвой амбиций Немецкого трудового фронта, стремившегося представлять всех рабочих и сотрудников, был сослан в Дахау. Тиссен же все больше разочаровывался в новом режиме, отчасти из-за его антикатолических настроений и антисемитизма, отчасти из-за все нарастающего вмешательства государства в экономическую жизнь. Хотя он с радостью приветствовал разрыв Версальского мирного договора, он выступал против войны. Находясь в отпуске в Баварии в августе 1939 года, Тиссен послал письмо Герману Герингу, в котором обвинял гитлеровскую дипломатию в безответственности, считая ее ошибочной. Он также настаивал на том, чтобы ему сообщили о судьбе зятя его сестры, австрийского монархиста, оказавшегося в Дахау после присоединения Австрии в 1938 году и «умершего» внезапно в заключении поздним летом 1939 года. В результате 2 сентября Тиссен со всей своей семьей выехал на автомобилях из страны, предположительно направляясь в однодневное путешествие в Альпы. Однако вместо этого все Тиссены пересекли границу Швейцарии в качестве беженцев. Через несколько месяцев швейцарские власти отказались предоставить ему политическое убежище и он вынужден был переехать во Францию, где надиктовал свои мемуары американскому журналисту Эмери Ривзу. Именно в ходе этих интервью с Тиссеном, записывавшихся на магнитофон весной 1940 года в Монте-Карло, впервые прозвучало сравнение гитлеровской Германии с большевистской Россией. Несколько недель спустя, после поражения Франции в июне 1940 года, Тиссен вновь оказался в тюрьме. Агентам гестапо было разрешено арестовать его на территории неоккупированной Франции, и его вернули обратно в Германию, где он провел остаток войны, в свои шестьдесят с небольшим лет, в концентрационных лагерях. Все его состояние было уже в октябре 1939 года арестовано гестапо, а в декабре оно формально перешло в руки государства на основе закона, принятого 26 мая 1933 года, о конфискации имущества коммунистов3.