— А им... не больно?

— Калипса безобидная! — возмутилась сотрудница. — Они на нее кричат, машут руками, а она себя ведет как истинная леди!

Птица клюнула воротник Эйлин и уже примеривалась к уху, но тут сотрудница ее забрала, приговаривая что-то укоризненное — якобы адресованное птице, а на самом деле явно Эйлин.

В толпе перед телевизором Эда не было.

— Где мой муж? — спросила Эйлин у дежурной медсестры.

— А кто он, мэм?

— Эдмунд Лири. Вчера поступил.

— Наверное, спит. Умаялся за день. — Девушка выразительно изогнула бровь.

— Что случилось?

— Иногда пациенты не сразу адаптируются.

— Что случилось?!

— Пришлось его зафиксировать. Не хотел переодеваться. Он моложе нашего обычного контингента. Энергичней.

Несмотря на тревогу, Эйлин ощутила короткую вспышку гордости. Скорей бы его увидеть!

Когда Эйлин вошла в палату, Эд лежал неподвижно, глядя в потолок. На прикроватном столике негромко ворковало радио. Прислушавшись, Эйлин поняла, что передают рэп. Она быстро выключила звук и в гневе бросилась к дежурной.

— В комнате моего мужа по радио играл рэп!

Медсестра тупо смотрела на нее. Волосы девицы, то ли прямые от природы, то ли распрямленные, громоздились на голове разноцветной башней, словно из блестящей керамики. Ничего ей не объяснишь, и пытаться незачем.

— Никогда не включайте у него в комнате рэп!

— Извините, миссис...

— Лири. Эйлин Лири. А мой муж — Эд Лири. Я буду приезжать каждый день. И я требую, чтобы в его палате не включали рэп.

— Извините...

— Я сама медсестра по профессии. Понимаю, иногда хочется послушать радио, пока меняешь постельное белье и так далее. Но ни в коем случае не включайте при нем рэп! — Ее даже пот прошиб. — Надеюсь, это понятно?

— К начальству пойдете?

— Может быть, завтра, — сказала Эйлин. — Спасибо.

— Насчет радио больше проблем не будет, — заверила девица.

— Не сомневаюсь, — ответила Эйлин и снова пошла к Эду.

Она буквально слышала, что о ней думает дежурная. Этот мысленный монолог звучал в ее голове много лет, когда она руководила медсестрами. Ничего страшного, она переживет.

В глубине души Эйлин знала — будь Эд прежним собой, он, может, и послушал бы рэп с искренним непредвзятым интересом. Когда-то отсутствие у него предубеждений ранило Эйлин тысячью мелких царапин, но она терпела, потому что иногда он все-таки был способен с почти первобытной яростью броситься на защиту своих. Случалось, его выводили из себя те же явления окружающей действительности, которых не переносила Эйлин. Она никогда не забудет, как однажды поздно вечером парочка латиноамериканских подростков, стоя под фонарем возле их дома, битый час изощрялись в непристойной ругани. Эд не выдержал, выскочил на крыльцо и отчитал их. Сказал — если им хочется похабничать, пусть идут в другое место, а здесь не такой дом. Парни струсили и ушли. Эйлин наблюдала через плечо Эда, из прихожей.

А сейчас он и звуки-то почти не различает, наверное. Безмолвное радио словно укоряло ее. Эйлин поставила компакт-диск Ната Кинга Коула.

Когда пришло время уходить, она чуть не заблудилась в путанице коридоров, неотличимых один от другого. Пришлось спрашивать дорогу к «парадному входу» — Эйлин слышала раньше, как его так называли, хотя расположен он был с задней стороны здания, а со стороны улицы был еще один вход. Его-то и надо бы, по логике вещей, называть парадным, но это как раз был «задний вход»; если выйти там, придется обойти кругом всю лечебницу, чтобы добраться до своей машины.

Все здесь было как будто нарочно устроено, чтобы свести человека с ума. Быть может, это делалось, чтобы отпугнуть посетителей? Судя по тому, как мало гостей было в комнате с телевизором, родственники пациентов не особенно сюда стремились.

А она приходит не навещать пациента. Она просто встречается с мужем после работы. Пусть знают, пусть видят: ничто не изменилось оттого, что Эд теперь находится здесь, а не дома.

Она найдет к нему дорогу через любой лабиринт.

Их брак не умрет ни за что. Муж не станет ей менее дорог из-за того, что санитары смотрят на него как на очередного старого дурака. Им не понять, что за человек попал к ним в лечебницу, и Эйлин не собирается ничего растолковывать — они этого не стоят. Пусть думают, что он заговаривается, что выжил из ума, — Эйлин знает, какой он на самом деле. И всегда будет знать.

Эйлин поручила Сергею заново заасфальтировать подъездную дорожку. Затем — покрасить все, что только можно покрасить. И внутри дома, и снаружи: ограду, оконные переплеты, кованые ворота, даже кирпичи. Сергей ободрал старые обои и наклеил новые. Заменил теплоизоляцию на чердаке, отволок на свалку старье с чердака и из подвала, прочистил канаву перед домом. Заменил кошмарный унитаз в туалете на первом этаже, а заодно переделал шкафчик под умывальником. Большую часть работы он выполнил в одиночку; изредка Эйлин приплачивала за помощь садовнику. Инструменты Сергей привез свои — к тем, новеньким, купленным для Эда, не прикоснулся даже. Он заново оштукатурил подмокшую стену в гараже. Укрепил покосившуюся кирпичную ограду на склоне холма — Эйлин предупреждали, что, если ее так оставить, она в скором времени рухнет. Сергей установил временные подпорки из деревянных брусьев, затем выкопал глубокую канаву вдоль основания, заполнил ее бетонными блоками, переложенными брезентом, чтобы во время дождей землю не намывало во двор со склона. Засыпал землей и утрамбовал, потом построил деревянную опалубку поверху стены и залил бетоном, да так ровненько — словно слой глазури на торте.

Подруги восхищались его работой. За их восторгами ей чудился некий не вполне пристойный намек. Ну и пусть, лишь бы вслух не озвучивали свои подозрения. Может, они вообразили, что Сергей занял место Эда? Жалеют Эйлин за то, что ей необходим своего рода мостик между прежней и новой жизнью. Может, уверены, что она с ним спит. Пусть думают что хотят. Пусть строят предположения, пусть охают и сочувствуют или там осуждают. Их дело.

Эйлин гордилась размахом усовершенствований. Соседи, и двух слов раньше ей не сказавшие, начали здороваться и спрашивать, кто проделал всю работу. Эйлин туманно отвечала, что ей помог знакомый, а когда рассказала об этом Сергею, он воспринял известие с неожиданной гордостью. Ей было бы приятней, если бы он отнесся равнодушно к восхищению соседей. Хотелось, чтобы он был выше житейских мелочей. Зато она перестала беспокоиться, не унижают ли его ее поручения, и уже без всяких угрызений совести изобретала очередные задания, чтобы удержать его подольше. Эйлин не знала, что будет делать, когда останется совсем одна.

Вслед за октябрем пришел ноябрь. Дом постепенно обрел тот идеальный лоск, о каком Эйлин мечтала, когда связала с ним свою судьбу. Придумывать новые задачи становилось все труднее. Эйлин понимала, что вынуждена будет остановиться на полпути: привести в порядок чердак и подвал ей уже не под силу. Она так и не заменит проводку, не переместит на поверхность врытый в землю топливный бак, не поменяет водопроводные трубы и не вывезет асбест. Она просто не сможет и дальше платить Сергею почти четыре тысячи в месяц. Скоро закончатся сто дней, оплаченные медицинской страховкой, и придется Эйлин выкладывать по шесть тысяч в месяц за лечебницу, а деньги на это брать с обоих пенсионных счетов и остатков кредита под залог недвижимости.