— Что вы делаете?

— Это ничего, — сказал Сергей.

И притянул ее к себе. Эйлин уперлась руками ему в грудь, слабо отталкивая. От ощущения холодной влажной резины перчаток мурашки побежали по коже. Эйлин самой себе казалась рыхлой и неповоротливой. С тех пор как Эду поставили диагноз, она набрала двадцать семь кило — почти столько же, на сколько похудел ее муж, словно ела за двоих. Сергей наклонился ее поцеловать. Кожа у него была удивительно гладкой. Неужели побрился перед тем, как идти вниз? Эйлин думала, что запах его дешевого лосьона после бритья вызовет отвращение, но этого не случилось. Она чувствовала, как стучит сердце у него в груди. Его руки легко прошлись по ней, оставляя за собой невидимый след, словно призрак прикосновения. Вдруг оказалось, что она вместе с ним поднимается по лестнице.

После, уже у себя в комнате, она заперла дверь и еще кресло придвинула, сама понимая, что это смешно и глупо. Ей просто необходимо было спрятаться, загородиться хоть чем-нибудь. Эйлин забилась в постель и немного поплакала, а потом все-таки уснула — тело брало свое. Среди ночи проснулась от раздражающего света и услышала негромкое бормотание телевизора в комнате Сергея. Каким-то образом она почувствовала, что он спит.

Утром Эйлин приняла душ, оделась и только тогда отодвинула кресло от двери. Выглянув наружу, увидела, что дверь в комнату Сергея распахнута настежь. Все его вещи исчезли. Эйлин рискнула спуститься в кухню и вздрогнула: Сергей сидел за столом с чашкой кофе. Рядом стоял чемодан.

— Простите меня, — сказал Сергей.

— За что?

— Вы хотите, чтобы я уехать. Я понимаю.

— Глупости, — ответила Эйлин. — Вам же на работу ходить нужно. Вы начинайте искать постоянное жилье, а пока живите здесь. Вот и все.

Коннелл измыслил свой план в День благодарения, узнав, что мама собирается в этом году собрать гостей не в сочельник, а в сам день Рождества. Накануне все, как и в прошлом году, соберутся у Синди Коукли, — видимо, теперь так и будет всегда, раз прежний порядок нарушился. После Рождества не так хорошо, сказала мама, потому что праздник уже позади, да и остаться на всю ночь гости не смогут, но для нее очень важно собрать всех у себя именно в этом году. Она понимает, что людям не так уж интересно встречаться два дня подряд одной и той же компанией, но они придут, если она будет настаивать. А она будет настаивать. Хочет отпраздновать это Рождество не хуже, чем раньше. Коннелл понимал — отсутствие за праздничным столом отца будет разрывать ей сердце. И он решил устроить так, чтобы отец тоже обязательно был с ними.

Утром на Рождество они с матерью поехали повидать отца. Лечебницу украсили к празднику. В общих комнатах тесными кучками сидели гости. Медсестры и нянечки разговаривали с мамой Коннелла не так официально, как с прилетевшими издалека детьми и внуками других больных, правда держались чуточку настороженно. Для здешнего персонала, должно быть, не очень удобно, что она каждый день приходит, тем более что мама сама медсестра и умеет себя поставить.

Когда они пришли, отец спал, раскрыв рот. Они не стали его будить — просто сели по обе стороны кровати, дожидаясь, когда он проснется. У Коннелла появилось жутковатое ощущение, будто перед ними труп. Он уже хотел потормошить отца, но мама сделала это первой. Отец не вздрогнул, сразу раскрыл глаза и что-то невнятно забормотал. Почесал себе нос, подняв руку медленно-медленно, будто сквозь какую-то вязкую жидкость.

Мама старалась предупредить Коннелла, как сильно изменился отец. Они усадили его в кресло — он даже с кровати подняться не мог без посторонней помощи.

Коннелл не сводил глаз с отцовского колена — ждал особенного жеста, который много лет их прочно связывал. Когда Коннелл был еще совсем маленьким, отец часто обхватывал его руками и приговаривал:

— Какой у меня хороший мальчик!

Потом, уже во время болезни, Коннелл сам его обнимал, а отец стискивал его в ответ и говорил просто:

— Хороший мальчик.

Постепенно отец слабел и уже не обнимал, а похлопывал его по плечу. Затем координация движений у него ухудшилась, и вместо похлопывания иногда получался увесистый шлепок. Однажды Коннелл ему сказал:

— Ты лучше погладь. И руку вот так на плечо положи.

Еще через какое-то время отец стал плохо выговаривать слова. Произносил только:

— Хорошо, хорошо...

А потом и вовсе какие-то невнятные звуки, но Коннелл всегда знал, что они означают, хотя больше никто не понимал. Коннелл наклонялся и обнимал отца, а тот, сидя на диване, протягивал руки ему навстречу. Потом и на это сил у него не стало и он только гладил себя по колену. Под конец Коннелл замечал, что отец поглаживает свое колено, как только Коннелл входит в комнату. А сейчас, в инвалидном кресле, он совсем не шевелился.

Коннелл подвез его к широкому окну, откуда было видно газон перед домом, с разбросанными по нему белыми пятнами после недавнего снегопада. Холодная погода не позволяла вывезти отца на прогулку. Мама даже не заговаривала о том, чтобы забрать его домой на Рождество, и сейчас Коннелл понял почему, но все равно не отказался от своей затеи. Он посадит отца в машину, а потом на руках принесет его на второй этаж. Пусть у матери будет хоть один день из прежней жизни.

Они принесли с собой подарки для отца. Развернуть их оказалось делом одной минуты, и происходило все в полном молчании. От этого осталось ощущение, как будто они пришли с пустыми руками. Мама с помощью Коннелла одела отца понаряднее — в серый свитер, который он всегда надевал на Рождество, с полоской стилизованных снежинок на груди, рубашку на пуговицах и строгие брюки. Одежда висела на нем мешком, будто с чужого плеча. Коннелла это потрясло — он-то не был подготовлен постепенными переменами изо дня в день.

Мама была непривычно молчаливой, и Коннелл трещал за двоих. Наконец его монолог иссяк, и они просто смотрели, как ветер гоняет по газону сухие листья.

Заглянула сотрудница по имени Кейси, с попугаем на руке.

— Мистер Лири, смотрите — Калипса хочет поздравить вас и вашу семью с Рождеством и пожелать счастья в новом году!

Попугай был в красненькой шубке Санты с черным пояском и в красном колпачке с помпоном. Он исполнил какую-то странную пляску на руке своей хозяйки. Коннелл не мог удержаться от смеха. Может, для того птицу и нарядили так по-дурацки? Кажется, в безумии Кейси есть система!

Мама едва глянула на птицу и на сотрудницу. Коннелл подержал немного попугая и решил, что им надо уходить, пока мамино настроение окончательно не испортилось.

— Пойдем, — сказал он. — Еще много дел.

Коннелл отвез отца обратно в палату. Когда они с мамой уже садились в машину, сказал, что ему нужно забежать в туалет, а сам бросился в регистратуру и предупредил дежурную, что вечером заберет отца. Дежурная записала его в список.

— Хорошо, — сказала она, закрывая отцовскую карточку. — Напоминаю, вне пределов лечебницы он на вашей ответственности.