– Я приду сюда через час, – сказала она. – Позволить тебе войти в Маленький рай одному может, конечно же, только глупый и злой человек, но ты не переживай. Там тебя не ждут никакие призраки – только приятные воспоминания о тех счастливых временах, когда Шарлотта прятала тебя на чердаке и ухаживала за тобой. Она вырвала тебя из ледяного холода мельницы Уэлле, она, можно сказать, вытащила тебя оттуда на руках, была готова пойти ради тебя на какой угодно риск…

– Я все это знаю! – сказал резким тоном Людвиг. – Именно такую Шарлотту я и любил.

– Ну тогда помолчи! – потребовала Киона.

Людвиг выругался по-немецки и поехал дальше. Его пальцы еще крепче вцепились в руль, а глаза наполнились слезами.

«Она чокнутая, она сошла с ума!» – подумал он.

«Я чокнутая, я окончательно сошла с ума!» – подумала, в свою очередь, Киона.

Роберваль, тот же вечер

Эстер ходила туда-сюда по первому этажу своего дома, находящегося на улице Марку. Овид следовал за ней по пятам, разглядывая элементы конструкции дома и мебель. Дом представлял собой довольно старое деревянное здание, весьма типичное для данного региона, с относительно большой прихожей. В глубине прихожей имелась уходящая на второй этаж лестница, справа находилась дверь, ведущая на кухню, а слева – дверь в большую комнату, которую можно было использовать в качестве столовой или же гостиной. На втором этаже были расположены две красивые комнаты, а на лестничной площадке – туалет. Дом был окружен садом, за которым виднелись дровяной сарай и еще одна хозяйственная постройка.

– Как ты думаешь, тебе понравится здесь жить? – спросил учитель.

– Ну конечно. Особенно после того, как я оборудую тут все по своему вкусу. Мне уже хочется повесить шторы.

– Сегодня вечером?

– А почему бы и не сегодня вечером? Я считаю, что шторы важны. Они создают уют.

– Уж лучше бы нам вернуться в Сен-Фелисьен.

– Нет, я намереваюсь сегодня лечь спать под собственной крышей. Ты бы сходил и принес сюда из автомобиля мой чемодан, маленький саквояж из красной кожи и матерчатую хозяйственную сумку с бамбуковой ручкой – ту самую, которую мне подарила Лора.

– На чем ты собралась здесь спать, моя дорогая? Ты надо мной подшучиваешь?

– Вообще-то я кое-что тут для себя организовала, прежде чем упасть вчера в твои объятия. Пойдем-ка на второй этаж.

Они поднялись по лестнице. Эстер открыла дверь, окрашенную в белый цвет, и Овид увидел в комнате двуспальную кровать со спинкой из медных прутьев и с периной из розового сатина. Вместо обычных подушек лежали диванные. На красивом комоде с мраморным верхом стояла ваза с великолепным букетом роз.

– Я не стану возражать, если ты скажешь, что убранство здесь довольно простенькое, но согласись, что на этой кровати вполне можно провести ночь. Мне завтра на работу к семи утра. Отсюда до санатория ближе, чем от твоего дома.

Овид задумался. Увидев, что у изголовья кровати стоит на табурете лампа, он быстренько включил ее, а затем выключил общее освещение.

– Моя дорогая, я полностью подчиняюсь твоей воле. Надо же нам воспользоваться моим отпуском! Когда снова начнутся занятия в школе, мы уже не сможем проводить каждую ночь вместе. Скажи мне, а собственники этого дома не сообщали тебе, кто снимал его до тебя? Мне кажется странным то, что тут все в безупречном состоянии, все заново покрашено, все вычищено. То ли это собственники дома сделали косметический ремонт, то ли твои предшественники отличались любовью к порядку и чистоте.

Эстер прижалась к своему любовнику. Ее прежняя сдержанность исчезла после нескольких часов разговоров по душам и бурной ночи, проведенной в объятиях друг друга.

– Нет, все немного сложнее, – сказала она. – Дело в том, что в этом доме лет десять вообще никто не жил, потому что два брата стали оспаривать право собственности на него после смерти родителей, раньше владевших домом. Тот из братьев, которому этот дом в конце концов достался, решил сначала привести его в порядок, а потом уж попытаться кому-нибудь сдать. Мне повезло: одна из моих пациенток в санатории сообщила мне имя и адрес этого человека, ее соседа. Этой пациентке, как мне кажется, жить осталось недолго, к сожалению, хотя ее и пытаются лечить.

Овид поцеловал Эстер в щеку. Ему хотелось оберегать ее даже от малейших неприятностей и невеселых мыслей.

– Ты не жалеешь о том, что нашла здесь именно такую работу? – спросил он.

– А чем же еще я могу заниматься? Такая уж у меня специальность. Кроме того, она создает у меня впечатление, что я работаю ради того, чтобы почтить память своей сестры. Она ведь тоже была медсестрой. А еще…

– Что еще?

– Нет, ничего.

– Эстер, ты можешь разговаривать со мной о чем угодно – даже о том, что ты пережила в концентрационных лагерях, – заявил Овид, обнимая Эстер чуть-чуть покрепче.

– Вообще-то именно благодаря тому, что я медсестра, мне удалось остаться в живых. Когда я находилась в последний год войны в Дахау и когда нацисты почувствовали, что ситуация изменилась не в их пользу, я работала в медпункте. Благодаря этому меня лучше кормили, я имела возможность спать на чистой постели, в которой не ползали ни блохи, ни вши, и я могла помогать своим товарищам по депортации. Ну, вот такое я дала тебе объяснение. Может, все-таки сходишь за моими вещами?

Эстер осталась в комнате одна. Она стала ради забавы мысленно представлять себе, где повесит картины и какой ковер постелет на пол. «Новая жизнь начинается», – подумала она, одновременно и радуясь, и нервничая.

Вскоре вернулся Овид. Он поставил ее багаж в углу комнаты.

– Ну что же, уже поздно, а потому давай быстренько подготовимся ко сну и затем «обновим» твою постель, – сказал, улыбаясь, Овид.

Начиная с предыдущего дня каждая из его улыбок согревала душу Эстер – как согревали ее и те искорки желания, которые она видела в его зеленых глазах. Но тут вдруг ее охватила сильная тревога.

– Овид, мы с тобой сможем быть счастливыми? – спросила она. – Сможем быть по-настоящему счастливыми?

– А кто может похвастаться тем, что он по-настоящему счастлив? Эстер, не напускай на себя такой встревоженный вид. Если наша жизнь будет течь спокойно среди стопок книг, дымящихся чайников и теплых простыней, на которых мы станем заниматься любовью, это само по себе будет уже очень и очень хорошо.

Эстер кивнула, но с не очень-то уверенным видом. Овид протянул ей сигарету, и Эстер прикурила ее. Руки у нее при этом нервно подрагивали.

– А Лоранс? Эта девушка, наверное, тебя все еще любит. Возможно, она сильно страдает. В ее возрасте муки любви могут быть ужасными. Юные девушки забивают себе голову упоительными иллюзиями, а затем сталкиваются лицом к лицу с суровыми реалиями.

– В этом возрасте люди очень легко ставят крест на своих недавних треволнениях, чтобы затем найти для себя новую иллюзию или же более глубокие чувства, – возразил Овид. – Вчера, когда все выходили из церкви, я встретился взглядом с Лоранс. Она, по всей видимости, плакала во время богослужения: ее глаза были покрасневшими, – однако мне она улыбнулась улыбкой, в которой чувствовалась доброжелательность. Всего лишь доброжелательность. Я не увидел в этой улыбке ничего другого. По правде говоря, я не имею ни малейшего понятия о том, насколько были глубоки те чувства, которые она ко мне испытывала. Может, это было лишь мимолетное увлечение, а может, и что-то более серьезное. Я не слышал ничего о ней с того самого вечера, когда я впервые встретил тебя в доме у ее бабушки. Думаю, что этот вопрос уже закрыт.