Благодаря смекалке, упорному труду и толике удачи он сумел начать жизнь заново. Теперь ему хотелось лишь сохранить все то, чего он достиг. Однако он опасался, что не сможет этого сделать.

Они с Карлосом далеко не единственные покинули город. Жители Антверпена вообще любили гулять в сельской местности по хорошей погоде, но сегодня число желающих прогуляться превзошло все разумные мерки. Узкую проселочную дорогу заполонили сотни людей. Со многими из них Эбрима был знаком: одни поставляли ему руду, другие покупали у него железо, третьи, обширные семейства, проживали по соседству, торговали в лавках, где он приобретал мясо, перчатки и стеклянную посуду. Все направлялись в одно и то же место, на просторный луг, известный как Пастбище графа Юбера. Дети Карлоса обожали резвиться на этом лугу. Но люди вокруг Эбримы сегодня шли отнюдь не веселиться.

Все они были протестантами.

Многие держали в руках тоненькие книжечки – Псалтырь, переведенный на французский поэтом Клеманом Маро и отпечатанный в Антверпене. Владеть этой книгой считалось преступлением, а за торговлю ею грозила смерть, но книжку продавали повсюду и стоила она мизерных денег.

Среди молодежи многие были с оружием.

Эбрима думал, что Пастбище графа Юбера выбрали для сбора, поскольку оно лежало за пределами власти городского совета Антверпена, стража туда не заходила – да и разогнать столь многочисленную толпу было бы в любом случае непросто. Но об опасности забывать не стоило, всем была памятна сравнительно недавняя резня в Васси. Потому-то часть молодых людей выглядела настроенной весьма воинственно.

Карлос был католиком; самого Эбриму всякий христианин, сумей он заглянуть в сердце чернокожего и прочитать его мысли, назвал бы язычником, но Эбрима успешно притворялся ревностным католиком, наподобие Карлоса. Даже его супруга Эви не ведала об этом; если она и задавалась вопросом, почему он так любит ходить к реке на рассвете по воскресеньям, ей хватало ума не спрашивать об этом вслух. Вместе со своими семьями Эбрима и Карлос исправно посещали приходскую церковь, а когда случались важные поводы, захаживали в антверпенский собор. Оба они боялись того, что религиозные распри в Нидерландах погубят их благоустроенную жизнь, как это произошло с жизнями множества людей в соседней Франции.

Таких, как Карлос, философы именовали простыми душами; он искренне не понимал, как кому-то может взбрести в голову отказаться от привычной веры и сменить ее на другую. А Эбрима, снедаемый печалью и тревогой, сознавал, что именно влечет стольких голландцев к протестантству. Католичество было верой завоевателей-испанцев, а многие голландцы не скрывали недовольства господством иноземцев. Кроме того, голландцев отличала склонность к изобретениям и новшествам, а католическая церковь была привержена устоям, осуждала все новое и не желала обновляться. Хуже всего было то, что духовенство неодобрительно относилось к коммерции, обогатившей множество голландцев, в особенности к банковскому делу, каковым невозможно было заниматься, не впадая в грех ростовщичества. Зато влиятельный Жан Кальвин, вожак женевских протестантов, умерший два года назад, во всеуслышание объявил, что брать проценты по ссудам отнюдь не грешно.

Этим летом, стараниями неутомимых пасторов-кальвинистов, что прибывали из Женевы и проповедовали в полях и лесах страждущим голландцам, распространение протестантства пошло куда быстрее, словно хилый ручеек вдруг обернулся полноводной рекой.

Протестантов преследовали, конечно, но гонения не были постоянными. Нидерландами правила Маргарита, герцогиня Пармская, незаконнорожденная сестра короля Фелипе Испанского – от его имени. Она ценила спокойствие и потому не слишком ревностно боролась с ересью, а вот ее единокровный брат твердо вознамерился истребить всякие признаки ереси во всех своих владениях. Когда казалось, что герцогиня проявляет излишнюю веротерпимость, обычно вмешивался кровожадный великий инквизитор Пьетер Тительманс, и тогда протестантов принимались пытать, калечить и сжигать заживо. Впрочем, подобных суровостей не одобряли даже сами католики. Потому за соблюдением законов в стране следили, что называется, вполглаза. Люди вроде Карлоса куда больше интересовались покупками и продажами, а потому новая вера распространялась все шире.

Насколько она разошлась – именно ради того, чтобы это узнать, Карлос с Эбримой отправились на сбор протестантов за городской чертой. Совет Антверпена поручил им оценить, сколь крепка поддержка нового вероучения. В городе проделать нечто подобное было затруднительно, поскольку протестанты благоразумно скрывались, пусть и без особого усердия; но сегодня представился редкий и оттого еще более удачный случай посчитать городских протестантов. Один из советников попросил Карлоса и Эбриму, известных своей набожностью, о дружеской услуге – присоединиться к толпе на Пастбище графа Юбера и заняться подсчетами.

Если судить по количеству людей на дороге, на Пастбище должно было собраться куда больше протестантов, чем ожидал совет.

– Как продвигается картина? – осведомился Эбрима, шагая рядом Карлосом.

– Почти закончена. – Карлос нанял лучшего антверпенского художника написать картины для собора. Эбрима знал, что в своих молитвах Карлос благодарит Бога за все, что обрел в последние годы, и просит не отнимать нажитого. Как и сам Эбрима, Карлос опасался в один несчастный день потерять имущество. Он часто упоминал Иова, человека, у которого было все, но который всего лишился, и повторял одну фразу: «Господь дает, Господь и забирает»[61].

Эбрима часто задумывался, почему Карлос не отринул католичество после тех преследований, какие церковь обрушила на него в Севилье. Его напарник не был склонен к откровенности в таких материях, но за годы, проведенные вместе, Эбрима уяснил, по обмолвкам и случайным фразам, что Карлос находит подлинное утешение в католическом богослужении, утешение сродни тому, каковое сам Эбрима обретал после свершения водного обряда. Никто из них не испытывал ничего, хотя бы отдаленно похожего на протестантских службах в выбеленных изнутри церквушках.

– И что будет изображено на этой картине? Помнится, ты никак не мог решить.

– Чудо в Кане Галилейской – когда Иисус превратил воду в вино.

Эбрима рассмеялся.

– А, твоя любимая история из Библии! Что в ней такого?

Пристрастие Карлоса к вину ни для кого не было секретом.

Карлос улыбнулся.

– Покров с картины снимут на следующей неделе.

Считалось, что эта картина – дар городу от гильдии мастеров по металлу, но все в Антверпене знали – или скоро узнают, – что работу художника оплатил Карлос. Лишнее доказательство того, как быстро Карлос вошел в число наиболее важных горожан. Он был дружелюбен, общителен и очень умен; однажды он почти наверняка станет городским советником.