Отстояв службу в Соборной церкви Успения, Димитрий велел отвести его на могилу отца. Священники и бояре повели его в собор Святого Архистратига Михаила, где в усыпальнице был похоронен старый царь. Сам саркофаг находился под полом, и видеть можно было только белокаменную плиту, украшенную бязью многочисленных букв. Фрески на стенах вокруг изображали этапы перехода царя в иной мир: прощание с семьей, последнее причастие, оплакивание умершего. Вся окружающая обстановка настраивала на скорбный и торжественный лад.

Димитрий смотрел на саркофаг Иоанна, а видел могилу своего настоящего отца – Клода Леграна. Ему вспомнилось, как тот во время болезни сына поседел за одну ночь, как спасал маленького Марселя, как ждал их с Филиппом из военной школы по выходным, как радовался, когда его выбрали в Городской совет… Почему он, Рене, не смог спасти отца в той ужасной давке? «Мне до сих пор чудится, что я слышу его крик… Прости меня, папа».

Слезы текли из глаз Димитрия, но он их не замечал. Мыслями он находился в Париже, в далеком 1511 году.

Стоявшие рядом с умилением смотрели, как молодой царь, восходящий на трон, оплакивает своего отца, сошедшего с этого трона двадцать лет назад. «Слава тебе, Господи, не прервалась династия», «Истинный Димитрий», «Свершилось правосудие Божие», – шептали они.

* * *

Для Димитрия началась жизнь, о которой он мечтал целое столетие. У него появилась абсолютная власть, подданные его не просто почитали, а боготворили, и не из-за его заслуг – так традиционно относились на Руси к царям. Для любого русского царь был чем-то средним между человеком и Богом, а Димитрий к тому же олицетворял возвращение династии Рюриковичей, за что народ любил его еще сильнее. И хотя он еще не был помазан на царство, с самого прибытия в Москву власть его ограничивалась лишь собственными желаниями и фантазией.

Его многолетнее стремление к богатству приняло теперь причудливые формы: Димитрий велел сделать себе трон из чистого золота с жемчужными и алмазными кистями, золотые стремена и седла для своих коней, сам он носил множество украшений и окружал себя дорогими вещами.

В первые же дни Димитрий выбрал из царской казны самые красивые драгоценности, кубки, чаши и отправил их с посольством к Мнишекам. Для пана Ежи он присовокупил обещанные деньги и все это сопроводил письмом, торопя Марину с приездом. Его влюбленная душа тосковала по невесте, и даже блеск царского величия не мог заглушить потаенной грусти.

Приближенные торопили его с венчанием на царство, но Димитрий пожелал сначала получить благословение от матери. «Удивительно, – думал он, – за сто лет, за три моих жизни это первая женщина, которую я могу по праву так назвать. Ведь не могу же я всерьез считать матерью Женевьеву». По его повелению князья Рубец-Мосальский и Скопин-Шуйский поехали к далекой реке Выксунь, где в монастыре жила Мария Нагая, в иночестве старица Марфа, чтоб привезти ее в Москву.

Димитрий поспешил вернуть и других опальных, сосланных Борисом: Нагих, тех из Романовых, кто еще остался жив, Василия Щелкалова, брата того самого Андрея, который участвовал в спасении царевича, и многих других. И хотя первые дни его пребывания в Москве превратились в один нескончаемый пир, он успел сделать кое-какие распоряжения: удвоил жалованье войску и чиновникам, приказал раздать царские долги, специальным указом запретил мздоимство и казнокрадство.

* * *

– Государь, в народе шушукаются, – сказал Басманов.

Они с Димитрием сидели в рабочем кабинете царевича и просматривали донесения Посольского приказа[40].

– Что такое?

– Да ведешь ты себя не по-нашему, государь. Ходишь сам, да так стремительно…

Димитрий удивленно уставился на Басманова:

– О чем ты?

– Да разве ж царю пристало так бегать? Тебя, государь, под руки водить должны, чтоб передвигался степенно и важно. А ты ходишь сам, да как шустро… Вон давеча тебя даже польская охрана потеряла.

– Брось, Басманов, все это глупости, – раздраженно махнул рукой царевич.

– Нет, государь, это важно. И еще – после обеда спать положено. Вековой обычай, традиция. А ты не спишь, все бегаешь. И со всеми так запросто общаешься, словно равный.

– Пока вы все в Кремле дрыхнете, я по Москве гуляю, в Зарядье, Чертолье, Заречье. К людям захожу, в лавки, кузни, мастерские всякие, расспрашиваю, как народу живется да что надобно.

– Да ты только прикажи, тебе бояре все доложат.

– Знаю я, как они доложат, – махнул рукой Димитрий.

– Негоже тебе, как приказчику худому, по городу бегать.

– Оставь, ради Христа, ерунда все это.

– Ну смотри, государь, я тебя предупредил.

* * *

Москва понравилась Димитрию. Она не была похожа ни на один из городов, которые он видел раньше. Центр ее занимал Кремль, обнесенный стеной из красного кирпича. В нем размещались царские палаты, несколько великолепных белокаменных соборов и монастырей, резиденция патриарха и здания приказов. Рядом, через ров, находился Китай-город, который некоторые по старинке называли Большим Посадом; тут располагались дома высшей знати и торговые ряды. Он тоже был окружен кирпичной стеной. Вокруг Кремля и Китая раскинулся Белый город с белокаменной стеной, где жили бояре и дворяне, а еще дальше – Земляной город, обнесенный частоколом, который жители называли Скородомом. В Земляном городе селились ремесленники, торговцы и землепашцы.

Широкие улицы Москвы на ночь перекрывались специальными рогатками и, что особо удивляло Димитрия, были вымощены досками. Над многочисленными речушками и ручьями нависали перекинутые мостки. Дома, по большей части деревянные, имели по несколько маленьких слюдяных окошек и традиционно для русских городов были небольшими по площади – по одной комнате на каждом этаже. Знать жила в двух-трехэтажных строениях, беднота – в одноэтажных избах, которые топились по-черному. Вокруг каждого дома имелся большой двор с хозяйственными пристройками, плодовым садом и огородом. Расстояния между дворами старались сохранять побольше – на случай пожара. Димитрия, как и всех иноземцев, поражало огромное количество церквей.

В целом город выглядел как нарядная деревянная игрушка. «Конечно, он не такой современный, как Париж, – думал царевич, – но выглядит гораздо уютнее. Посмотришь на эти бревенчатые терема – и на душе становится теплее».

* * *

За дверью кабинета Димитрия послышалась какая-то возня, голоса стражников, потом дверь отворилась и вошел Басманов:

– Беда, государь!

Димитрий оторвался от бумаг и выжидательно посмотрел на него.

– Измена, – чуть отдышавшись, заговорил Петр, – сказывают, боярин Шуйский всем ближним да знакомым своим бает, что не царевич ты, а беглый монах, а маленького Димитрия он, мол, своими очами во гробе видел.