– Дозволено ли будет мне полюбопытствовать и воинскому взгляду поучиться?

– Почту за честь, ваше преосвященство. Заодно и благословите выбор.

4

«…По всему пройденному нами пути самая меньшая глубина (в расстоянии около двух миль от транспорта) оказалась на пути к мысу Тебах – 2 1/2 сажени, а самая большая – 6 сажен – между мысом Тебах и Константиновским полуостровом (по-туземному Куегда). – Быстро бежавшее по странице перо остановилось. “Нужны ли в личной записи все цифры? – подумал Невельской. – Понадобятся – я их возьму из судового журнала. А здесь – основная линия, основные факты”. И продолжил: – Утром 13 июля мы перевалили от Константиновского полуострова под правый берег реки, к мысу Мео, и пошли вдоль него к мысу Пронге (на правом, южном берегу Амура, при выходе из него в лиман); тут мы следовали по глубинам от 10 до 5 сажен. 15 июля отправились от мыса Пронге по лиману Амура к югу, следуя по направлению юго-восточного его берега и не теряя нити глубин. 22 июля 1849 года достигли того места, где материковый берег сближается с противоположным ему сахалинским. Здесь-то, между скалистыми мысами на материке, названными мной в честь Лазарева и Муравьева, и низменным мысом Погоби на Сахалине, вместо найденного Крузенштерном, Лаперузом, Броутоном и Гавриловым низменного перешейка, мы открыли пролив шириною в 4 мили и с наименьшею глубиною 5 сажен. Продолжая путь свой далее к югу и достигнув 24 июля широты 51°40, то есть той, до которой доходили Лаперуз и Броутон, мы возвратились обратно и, не теряя нити глубин, выведших нас из Татарского залива в лиман, направились вдоль западного берега Сахалина. К вечеру 1 августа 1849 года возвратились на транспорт после 22‑дневного плавания, сопряженного с постоянными трудностями и опасностями, ибо южные ветры, мгновенно свежея, разводили в водах лимана толчею и сулой, которыми заливало наши шлюпки настолько сильно, что часто приходилось выбрасываться на ближайший берег, а чтобы не прерывать нити глубин, по которым мы вышли из реки, мы принуждены были выжидать благоприятных обстоятельств, возвращаться иногда назад, чтобы напасть на них и снова продолжать промеры. Самая меньшая глубина от мыса Пронге, по лиману, до южного пролива, оказалась 2 3/4 сажени, а самая большая 9 сажен. От южного же пролива до параллели 51°40наименьшая глубина 5 сажен, а наибольшая 12, и, наконец, по лиману вдоль сахалинского берега до северного лиманского рейда, на котором находился транспорт, наименьшая глубина 4 сажени, а наибольшая 12. Гиляки на мысах Пронге, Уси и на Сахалине объяснили нам знаками, что посреди лимана существует глубокий канал, более 5 сажен; я обозначил эти указания на карте, но не имел возможности проверить их, ибо шлюпки наши, при первой же попытке выйти на середину пролива, заливало…»

Невельской отложил перо, потянулся и радостно засмеялся. Он вообще все последние дни по возвращении на «Байкал» ощущал внутренний подъем, радостное возбуждение. Еще бы! Столько открытий за два месяца! Первое: Сахалин не полуостров, а остров – одно это вписало его имя и весь экипаж «Байкала» в историю великих открытий. Второе: вход в лиман доступен и с севера, и с юга. Третье: в устье Амура могут заходить суда из Охотского моря с осадкою до двух сажен, из Татарского пролива (теперь – пролива!) – до двух с половиной. Как же тут не возбуждаться и не радоваться? Да и весь экипаж транспорта был в состоянии эйфории: не чувствуя усталости, люди работали на парусах, на веслах, на промерах – «Байкал», как и было предписано, продолжил обследование и описание юго-западного материкового берега Охотского моря до Тугурской губы. И тут хватало открытий! Чего стоит один огромный залив, тянущийся на целых двадцать миль от горы Меншикова. Невельской назвал его заливом Счастья, потому что он единственный вблизи лимана представлял собой удобную для стоянки судов гавань. И снова, как уже было у северо-восточного берега Сахалина, положенный ранее на карту берег не соответствовал действительности: по карте опять получалось, будто «Байкал» идет посуху.

Отправив мичмана Гроте на вельботе осмотреть Ульбанскую губу, Невельской на транспорте направился в Константиновский залив и убедился, что он для устройства порта не имеет никаких удобств. А вот Ульбанская губа, где «Байкал» снова принял Гроте на борт, напротив, представилась единственным на все Охотское море рейдом, закрытым от всех ветров. Эту губу назвали заливом Святого Николая.

На выходе из нового залива, у мыса Мухтель, лейтенант Гревенс заметил две байдарки, идущие от берега к «Байкалу». Это была группа прапорщика корпуса штурманов Дмитрия Ивановича Орлова, служащего Русско-Американской компании. Ее послал штабс-капитан Корсаков, чтобы разыскать «Байкал» и передать командиру, что в Аяне его ожидают важные правительственные сведения.

Это известие поубавило радости Невельского. В сердце поползли предчувствия больших неприятностей. Увлекшись исследованиями, можно сказать дорвавшись до исполнения давнишней мечты, он как-то позабыл о том, что так и не получил высочайшего разрешения. И вот непререкаемая действительность напомнила о суровой дисциплине, введенной в России императором Николаем, нарушение которой каралось, невзирая ни на какие заслуги.

5

Карта, а скорее нарисованный от руки план Петропавловска и его окрестностей, включая часть Авачинской бухты, лежала на столе, а вокруг стояли Муравьев, владыко Иннокентий и капитаны второго ранга Машин и Завойко. Василий Степанович лишь три часа тому назад прибыл в порт, тут же был подхвачен порученцем генерал-губернатора Ваграновым и доставлен в резиденцию Муравьева – небольшой, на две комнаты и спальню, бревенчатый домик. Сам Вагранов стоял за спиной шефа и заглядывал в карту через его плечо. В соседней комнате, за закрытой дверью, музицировали Элиза и Екатерина Николаевна, для которой нашлось неплохое фортепьяно; они готовились к прощальному концерту: через два дня Муравьев со свитой отбывал в Аян на встречу с Невельским.

– Батареи надо ставить здесь и здесь, – показал Муравьев на острие мыса перед входом в Петропавловский ковш и на противоположный ему берег в районе городского кладбища. – Как эти места называются? Мыс Сигнальный и Красный Яр? Вот на Сигнальном и на Яру поставить батареи. Они будут перекрестно прикрывать вход в ковш.

– Ваше превосходительство, – осторожно сказал Машин. – На Сигнальном нет удобного места – сплошные скалы.

– А мы съездим и посмотрим на месте. Надо будет – взорвете скалы и построите капонир закрытого типа. Так будет даже лучше: можно будет держать под обстрелом часть внешней бухты. А батарея на Красном Яру будет фланкирующим сооружением. Она перекроет мертвую зону перед входом в ковш.

– А может быть, для перекрытия мертвой зоны поставить батарею на косе Кошка? – прогудел владыко и тут же смутился. – Я, конечно, человек невоенный…

Муравьев посмотрел на него, улыбнулся:

– Правильно мыслите, владыко. Фронтальная батарея очень даже не помешает.

– Коса низкая, песчаная, – сказал Машин. – Такую батарею сбить прямой наводкой ничего не стоит.

– А мы посмотрим, что там можно сделать, – откликнулся Муравьев. – Так, Василий Степанович? – обратился он к хранившему молчание Завойко.