Я слушаю и не верю своим ушам. Сейчас, во второй половине двадцатого века, – ружья, сигнализация, засовы, битвы. И где? В Вашингтоне!

Формально черные почти уравнены в правах с белыми, хотя далеко не во всем и не везде. Например, в некоторых штатах браки черных с белыми запрещены.

Уравнял закон, не уравняла жизнь. Если черные селятся в квартале белых (а они имеют формальное на то право), белые начинают бежать из этого района в другие. Бежать как от крыс, блох, заразы. И черные это видят. Видят и понимают. Понимают и чувствуют. Чувствуют и сгорают от ненависти. Их справедливая злоба вызывает чувство страха у белых. Этот страх порождает ответную злобу. Возникают недобрые человеческие отношения.

Белый случайно толкнул черного в автобусе – черный закипает яростью. Белый извиняется, но черная ярость не хочет ничего слышать. Нет, он толкнул нарочно, чтобы показать свое презрение к нему, негру, оттолкнул, чтобы негр не касался его в автобусе. «Вот они какие, негры», – говорят белые.

А я понимаю. Израненная, истерзанная душа кричит.

Где выход из этого положения? Не видно. Вопрос запутан чрезвычайно.

За грехи отцов.

Когда-то привезли белые хищники рабов, заставили трудиться, как животных, низвели на самую низшую ступень нечеловеческого бытия. Били, убивали, истязали, насиловали, продавали, меняли, высасывали из них свое материальное благополучие. Высосали. Разбогатели, развились, оснастились паром и электричеством. Негров заменили машины. Но негры остались. Что с ними делать? Ах, лучше бы их не было! Мало нужны сейчас лошади, и поголовье лошадей уменьшают, может быть, сведут на нет, оставят так – для ипподромов и цирковых представлений. Отработала лошадь на человека. Негров не сведешь, нет. Сейчас белые не могут негров бить, линчевать, заставлять каторжно работать.

Но злобная обывательщина – сила. Многие белые, которые выступают за права негров, пытаются решить этот вопрос. Как? Главным образом путем образования. Открывают всевозможные школы. И вот вам другая крайность. Черные не хотят учиться вместе с белыми. «Пусть у нас будут свои школы, свои учебники, своя история». А в этих учебниках чуть ли не вся история развития Соединенных Штатов, все ее успехи – дело рук негров. Наивно, конечно, но понятно. Да и в самой среде негров расслоение, классовое расслоение: богатые и бедные.

Мы здесь, у себя, дядю Тома из милой книги Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» почитаем за доброго, несчастного, забитого дяденьку, наши лучшие чувства с ним, наши детки проливают слезы над его печальной судьбой. А среди американских негров кличка «дядя Том» – самая презренная кличка. Том верно служил белым, он раб по нутру, по убеждению, по душе.

А с другой стороны, африканские негры совсем не сочувствуют своим американским землякам; напротив, осуждают, и осуждают зло. «Какие вы негры, – говорят они. – Если бы вы были настоящими неграми, вы приехали бы на родину, в Африку. Как-никак вы чему-то там научились, что-то знаете и умеете, и здесь, на родине, вы могли бы принести много пользы. Но вы не едете на родину, потому что не хотите жить как негры, вы хотите жить как белые, вот ваш идеал. Ну и живите около ваших белых, и пусть они плюют вам в рожу. Так вам и надо».

И еще крайность. Негритянская организация «Черные пантеры» так пропитана ненавистью к белым, что члены ее призывают к уничтожению всех белых без разбора. В пьесе известного негритянского автора Джеймса Болдуина «Блюз для мистера Чарли», очень хорошей пьесе, герой кричит: «Вы, белые, выродившаяся раса!»

Так рождается черный расизм. А черный ли он, желтый, белый или в крапинку – не все ли равно! Расизм – это бешенство, это помрачение ума. Негритянские выступления с поджогом магазинов и учреждений чаще всего – поток лавы накопившейся горечи и злобы, извержение вулкана, порой без смысла и цели, просто извержение. Я совсем не хочу идеализировать негров. В их среде, в силу вековой насильственной отсталости, и пьянство, и распутство, и наркотики, и преступления. И в Гарлеме, к сожалению, драки и убийства не редкость.

– Посмотрите, господин Розов, сколько среди них распущенных, невоспитанных.

– Так что ж вы хотите, ваши дедушки и папы сами силой не давали им развиваться. Главная ваша беда – несовместимость двух образовавшихся культур. И вина, извините, лежит на вас. За грехи отцов. Замаливайте их. Делайте все, чтобы негры не чувствовали себя париями в вашем обществе. И помните: это общество столько же их общество, как и ваше.

Побывав в США, я был потрясен драматической сложностью этого вопроса и его неразрешимостью. Решаться он будет еще долгие-долгие годы, может быть, века. Слишком тяжел был грех отцов.

Дорогой Поль! Я понял или, может быть, хотя бы почувствовал трагизм вопроса. Правовой, юридический и даже социальный аспекты его могут быть решены. Но у вас ранена душа, и она кричит. Когда уйдет двухсторонняя злоба, станет легче. Право на первородство злобы – у вас, но злобой, к сожалению, мало что можно сделать, она всегда рождает ответную злобу, и возникает порочный круг. Ум и воля могут сделать больше.

А теперь что-нибудь веселенькое.

Я проснулся в отеле «Шеритон» в Сан-Франциско и в первое мгновение ощутил радость. В окна бил золотой солнечный свет. Мне часто бывало достаточно его одного, чтобы стать счастливым без всякого дополнительного повода, а тут и дополнительный повод, и такой необычный: с утра мы едем в город Диснея, в царство игрушек и сказок, а я уже признавался в своей неизменной любви к ним.

Небо было сплошной голубизны, солнце резало глаза, но дул сильный ледяной ветер, невероятно ледяной. Мы мчались по прерии и действительно подъехали как бы к отдельному городу.

Деловые американцы восхищались не столько режиссерским талантом Диснея, сколько его финансовым гением. «Вы подумайте, – говорили они нам, – когда он затеял это игрушечное предприятие и выпустил акции, никто не хотел их покупать и по два доллара, а теперь они стоят по восемьдесят семь. Каково?» Я скромно ахнул, хотя арифметика никогда не была моей любимой наукой, а в курсе акций я разбираюсь примерно столько же, сколько в алхимии. И для меня Уолтер Дисней совсем не миллионер, не человек бизнеса, а создатель драгоценных «Бэмби», «Веселых пингвинов», «Трех поросят», «Белоснежки и гномов» – всего, что делало мою жизнь радостной и заставляло верить в «добро и мира совершенство». Для меня Дисней – некий бог, вдохнувший душу в дотоле мертвое, хотя и вертлявое тело мультипликации. В его руках она ожила, а значит, ее можно было полюбить, а полюбить – это восхищаться и плакать. Тронул струны души. Тронул. Струны. Души. Банально, а хорошо. Но когда я своими глазами увидел царство этого волшебника, то совсем преклонился перед ним. Снял шапку и согнулся до самой земли в поклоне. Дисней был тогда жив, но мы с ним не встречались, и шапку я снял, разумеется, фигурально. Но снял. И сейчас низко кланяюсь его тени.

Сказочники – это, пожалуй, самые великие люди на свете, даже более великие, нежели философы. Философ строит конструкцию мира и страшно сердится, если обыкновенные люди, не философы, не принимают этой конструкции, да еще ругается с другими философами, у которых свое мироустройство. Так они бранятся между собой, что готовы дойти до драки.