Сказочники всех народов удивительно мирно сосуществуют во все времена, сколько бы разной чепухи они ни сочинили о жизни. Выдумывают живую и мертвую воду, Коньков-Горбунков, Снежную королеву, которая уносит детей, русалок, Иван-царевичей, Карлсонов, которые почему-то живут на крыше, Питеров Пэнов, Буратино, и поразительным образом вся эта чепуха чепуховская, с которой мамы и папы, тетушки и дядюшки, воспитательницы в детских садиках знакомят маленьких мальчиков и девочек, на веки вечные остается в детских душах как заряд какой-то особой динамической энергии, толкающей все вперед и вперед. И возникает ковер-самолет, на котором повзрослевшие мальчики куда-то летят, и ставится в углу дома золотое блюдечко с наливным яблочком, и ты видишь в этом блюдечке другие страны, неведомые лица, события, кинокартины и прочее. И вечно летит куда-то ввысь твой дух.

У истоков развития человечества стояли мифы. Можно ли современным практическим людям, которым кажется, что вот-вот они узнают все и поставят точку, – можно ли этим людям жить без мифов? Нет, нельзя. Миф, как солнце, освещает жизнь. Без мифов люди живут в тени. Конечно, можно существовать и в тени, но почему же мы так радуемся солнцу? Миф должен быть красивым и благородным, полным величия, прекраснодушия и бескорыстия. Прометей, Асклепий, Геракл, Икар, а уж потом рожденные ими Жанна д’Арк, Муций Сцевола, декабристы.

И, несмотря на резкий ледяной ветер, несмотря на то что «Диснейленд» далеко в степи, народу у входа уйма. Покупаем билеты, переступаем порог, и мы на перроне железнодорожного вокзала конца прошлого века. Девятнадцатый век перед нами. Страна сказок началась.

Майн-стрит – это, так сказать, первая ее часть и в то же время путешествие назад, в конец прошлого века. Пыхтит маленький новый паровозик, самая последняя модель, чудо прошлого века. Бежит запряженная лошадками конка. Катят старинные велосипеды, кабриолеты. Торжественно со скоростью пять километров в час движется величественный первый двухэтажный автобус с матерчатым тентом вместо крыши. Всюду люди – взрослые и дети – едут в колясках, омнибусах, вагончиках, смеются, все разглядывают. А кругом старинные дома, лавки, мастерские, бары. Вот ресторан «Плаза» – одноэтажное здание. Точеные белые колонны, кружево деревянной отделки, черепичная крыша. Таков он был в 1890 году. И внутри все как было. Это старая, очень старая Америка. Отель «Плаза», построенный в Нью-Йорке уже в начале этого века, – домина в восемнадцать этажей, но и он теперь скорее историческая реликвия, чем необходимость. В этой «Плазе» мне довелось ужинать…

Кстати, очередной зигзаг в сторону. Извините, дунул ветерок памяти, и мой челн – а он, если вы помните, без руля – понесло.

В 1932 году я учился в Костромском индустриальном техникуме, а вечерами работал в ТРАМе. Летом наш любительский театр гастролировал по разным домам отдыха, развлекая усталый отдыхающий люд. Плата нам всем вместе была сто рублей (в современном исчислении десять рублей) плюс кормежка досыта. Вторая часть вознаграждения была для нас куда существеннее, так как голод в тот год стоял сильный, – я уже писал об этом. Однажды осенью (начало фразы прямо из рассказа Горького!) нашу бригаду занесло в Гаврилов-Ям – есть такой крошечный городишко между Ярославлем и Ростовом Великим. Гаврилов-Ям от магистральной железной дороги в стороне, и добираться к нему надо было по узкоколейке. По этой узкоколейке тащил пару вагончиков паровоз-«кукушка», такой ветхий и фантастический, что, если бы его сохранить до наших времен и поставить в «Диснейленде», детишки веселились бы до упаду.

Так вот, доехали мы в Гаврилов-Ям благополучно, дали концерт, наевшись, переночевали, а поутру двинулись из дома отдыха на станцию. Путь был недалекий, километров пять-шесть. «Кукушка» ходила один раз в сутки, и, придя на станцию, мы стали ее ждать. Ждем-пождем, нет и нет. Давно прошел час отправления, а паровозным дымком и не пахнет. Захотелось есть. Но где и что? Знаем – нигде ничего. Дело идет к вечеру. Все ждем и ждем. И вдруг узнаем: «кукушка» «заболела», сегодня не пойдет, пойдет завтра. Караул! Ни еды, ни ночлега. Разрешили нам залезть в стоявший пустой вагон и там переночевать. Залезли, расселись по полкам. Наступил вечер. Мыслей никаких, кроме как поесть. Созвали совет и решили отправить трех послов в город и хоть что-нибудь где-нибудь раздобыть. Оставшиеся в вагоне тихо затянули песню.

Идет время – час, другой, третий. И уж под самую ночь видим: наша ударная троица почти рысцой мчится подлунным светом к вагону и что-то у них в руках, какой-то узел. Вбегает троица в вагон и из рубахи, которую снял с себя один из героев, оставшись в майке, с восторгом вываливает на лавку груду объедков – корки, огрызки картофельного пирога, сухари, ломтики ржаного хлеба. Батюшки, какое богатство! Восторженно захлебываясь, наши гонцы рассказывают, что купили они все это у нищего (деньги-то у нас были), купили его дневную добычу. Из холщовой сумки, что болталась у него на бедре, вывалили в рубаху, и вот – нате, ешьте. Мы по-братски разделили добычу на кучки. Один отвернулся от этих деликатесов, закрыл глаза, другой показывал пальцем на кучку и спрашивал: «Кому?» Отвернувшийся называл фамилию, и поделенная добыча без споров и зависти пошла по рукам. Сверкали зубы, хрустели, разлетаясь вдребезги, корки, радостью светились глаза. Очень было вкусно! Так вкусно, что, уничтожив все дочиста, мы лихо запели: «Мы красная кавалерия, и про нас былинники речистые ведут рассказ…» – или что-то в этом духе.

…Ужин в отеле «Плаза» был действительно изысканный. Какая-то дичь по-мексикански в бледно-коричневом ореховом соусе, сочные куски мяса с огромными белыми бобами, таявшими во рту, отменные вина и множество всего, что для меня просто не имеет ни имени, ни отчества, ни фамилии. Я только жалел, что у меня не два, а лучше бы и четыре желудка. И совсем не потому, что хотелось все это съесть, но попробовать надо было бы непременно. Но не смог – увы, всех благ жизни не выберешь. Очередная человеческая трагедия!

Парикмахер Лида, у которой я всегда стригусь в нашей парикмахерской, на мое сетование по поводу того, что волос у меня на голове остается все меньше и меньше, заметила:

– Ну уж вы все хотите!

Нет, я, очевидно, больше не вернусь в «Плазу», не буду ее описывать. Я вспомнил: о ней подробно рассказано в одном из номеров журнала «Америка» за 1969 год – что, как, почем. Рассказано с милой, небрежной, слегка критической непосредственностью, которая придает рассказу вид абсолютной правды. Я не всегда доверяю прессе, у меня есть основания.

На обеде у господина Шлезингера, советника президента Кеннеди, я очутился за столом рядом с главным редактором журнала «Америка». Какое-то критическое замечание о журнале редактор парировал:

– Ваш журнал «Советский Союз» не лучше.

Я ответил:

– Допустим. Но разве это повод делать свой журнал слабым?

Так что об отеле «Плаза» можно подробно прочитать в одном из номеров «Америки». Там отель хвалят, и, мне думается, по заслугам.

«Плаза» в «Диснейленде» против своей тезки настоящая деревянная безделушка. Свечные лавки, ламповые, магазины игрушек, торговля сластями – все ожившее прошлое. Продавцы в старомодных костюмах, кучера в расшитых ливреях, шоферы в кожаных фуражках. И по улицам, сверкая трубами, идет-гремит военный оркестр. Музыканты в красных с золотым кантом мундирах, в шапках с султанами, а впереди – белоснежный тамбур-мажор.