Вулси говорил, что Джойс намеревался показать «экран сознания» с его ясным передним планом и размытым фоном. Подобная задача требовала предельной откровенности, иначе автор не смог бы с ней достойно справиться. Да, текст «чувственен», однако он «честен», «искренен» и является «отчасти трагическим, но очень сильным толкованием внутренней жизни мужчин и женщин». «Мне совершенно ясно, что из-за нескольких сцен „Улисс“ — очень мощное усилие, для восприятия требующее чувственности, хотя и в пределах нормы личности. Но после долгих размышлений, по моему твердому мнению, хотя некоторые места „Улисса“ без сомнения могут вызвать у читателя тошноту, они нигде не пытаются быть афродизиаком. Таким образом, „Улисс“ может быть разрешен в Соединенных Штатах».

По телефону это решение было передано в «Рэндом хауз». Через десять минут линотиписты уже набирали книгу. Первая сотня экземпляров во избежание пиратства была отпечатана в январе 1934 года, а остальной тираж в любимом месяце Джойса, феврале. Кстати, в том же месяце был отменен знаменитый «сухой закон».

Новость о вердикте была сообщена Джойсу телеграммой и мгновенно разлетелась по Парижу. То и дело звонил телефон, друзья поздравляли Джойса, и наконец шум и суматоха настолько возбудили Лючию, что она перерезала провод. Репортеры терзали Поля Леона, а он вежливо отвечал: «Мистер Джойс находит, что судья не лишен чувства юмора». Сам Джойс отправил Керрану дюжину бутылок красного «Кло Сент-Патрис» урожая 1920 года, сопровождаемую телеграммой: «Так пала половина англоговорящего мира. Вторая последует за ней».

Психиатрам наконец разрешили заняться Лючией, но болезнь была непоправимо запущена. Ни семья, ни друзья уже не могли выдержать ее поведения, хотя Джойс иногда верил той нелепице, которую она ему рассказывала — например, о том, что все молодые люди, которые бывают в их доме, домогаются ее. И отец закрыл перед ними двери. Даже перед земляком-дублинцем редкого благочестия и общеизвестного целомудрия, глубоко оскорбленным таким приемом. Но и это не помогло; в январе 1934 года она бежала из дома, и вернуть ее удалось совершенно по-детски, угрозой позвонить в полицию. Джойс отчаянно старался видеть в этом временную эксцентричность обычной молодой женщины и упрямо верил, что смена обстановки может в конце концов помочь. Он написал Станислаусу, что собирается приехать в Триест, но еще до ответа Лючия устроила драку на отцовском дне рождения — она бросилась на Нору и ударила ее по лицу.

Джойс сдался. Под надзором сестры-сиделки дочь отправили обратно в санаторий Фореля-младшего, где она поначалу оставалась апатичной и рассеянной, а потом вдруг заинтересовалась окружением и людьми. Но надежда отца на выздоровление снова была разбита ее дикими галлюцинациями, а затем несколькими попытками сбежать в Париж. Она пряталась в крестьянском амбаре, пыталась перейти границу, но попалась и была возвращена в «Ле Риве де Пранжин». Ей становилось все хуже, но Джойс упрямо и нелепо продолжал надеяться: «Говорят, она поправляется. Нужна Соломонова мудрость и богатство царицы Савской, чтобы заниматься этим…» К Юнгу он по-прежнему отказывался обращаться.

Подобие прежней парижской жизни стало налаживаться, когда Лючия оказалась в больнице. Хотя Джойс не отказывался от общения, Поль Леон допускал к нему далеко не всех, и это помогало восстановить интерес к «Поминкам…». Мисс Уивер по тону переписки, по отзывам знакомых сочла, что жизнь Джойса меняется к лучшему, но он уже пропустил консультацию, глазу становилось хуже, и работа снова остановилась. В марте она приехала ненадолго и, увидев Джойса, очень деликатно предложила ему наконец собраться, по-прежнему полагаясь на ее деньги и дружбу. А начать следует с глаз. Будучи в редком для него расположении духа, Джойс прислушался, и когда в апреле 1934 года Рене Байи, французский промышленник, женатый на ирландке из Голуэя, предложил отвезти их на автомобиле в Цюрих (через Монте-Карло и Невшатель), он согласился. Путешествие было печальным, потому что накануне на той же дороге погиб в аварии его старый друг и ученик Жорж Борак — 13-го, в Страстную пятницу…

Фогт подтвердил неизбежность двух операций на правом глазу и пообещал, что это улучшит прохождение света. До сентября Джойс хотел успеть написать и наконец отдать в печать новый кусок «Хода работы», девятую главу, или «Мим Мика, Ника и нескольких Магги». В июне ее напечатало в Гааге издательство «Сервире пресс». Подготовить рукопись помогала мадам Рафаэль, интеллигентная женщина, которая разбирала его почти нечитаемые пометки и переписывала их огромными буквами. Она признавалась Джойсу, что надеется, что делает все правильно, хотя иногда чувствует себя тонущей в трясине — настолько мало она понимает. Джойс утешал ее, что она-то будет понимать текст лучше других, когда работа будет закончена. Возвращаясь в Париж, мадам Рафаэль выпала из автомобиля и проломила голову. Суеверный Джойс был потрясен: это был третий секретарь, получавший серьезную травму во время работы с ним. Он нанес ей визит, когда она чуть-чуть поправилась. Подержав руку на ее плече, Джойс внушительно произнес:

— Можете быть уверены, что с вами больше никогда ничего не случится…

Новый сюрприз преподнес Роберт Макэлмон, который говорил всем, кого знал, что закончил свою книгу «Рядом с гениями». Джойс попросил ознакомить его с той частью рукописи, где говорилось о нем, и автор несколько вечеров добросовестно читал вслух. Через несколько месяцев должна была появиться книга Бадгена, с текстом которой Джойс был преимущественно знаком, и ему было с чем сравнивать. Бадген писал о Джойсе-гуляке, Джойсе-эксцентрике, но главным было то, как во всем этом умещается Джойс-автор; Макэлмона интересовал Джойс пьющий и скандалящий. От друга можно было ожидать иного подхода, и Джойс не стал спорить с Макэлмоном, позже ядовито заметив, что это «месть посыльного». Вряд ли Роберт собирался мстить — наоборот, это была та непредвзятость, которая мешает осмыслить истинные размеры личности. Отношений с ним Джойс не порвал, но охлаждение было заметным и грустным.

Начались проблемы и у Джорджо. Хелен настаивала на переезде в Штаты, ближе к своей семье и друзьям. Ей казалось, что Джорджо станет-таки знаменитым певцом, а Америка представлялась лучшим для этого местом. Нора яростно противилась их отъезду, боясь, что расстанется с ними навсегда, Джойс не возражал, и в конце концов они в мае отплыли в Новый Свет. Переписка шла непрерывно, хотя легкость и юмор давались Джойсу нелегко. Особенно когда приходилось говорить о Лючии. Неожиданно помощницей стала Нора, хотя ей тоже непросто было заставить себя писать, но она создавала очень уютную картинку двух веселых старичков. Так она описывает свое новое вечернее платье:

«Джим подумал что спина уж очень декольте поэтому он решил что зашьет платье сзади можеш вообразить результат? Конечно зашил он все криво. Так что мне пришлось распарывать снова. Я решила что лучше с голой спиной. Видел бы ты его сшивающего мою кожу с моим позвоночником».

Джойс писал Лючии за двоих — обычно на итальянском: «Дорогая Лючия, мама сегодня отправила тебе кое-какие платья. Как только придет список того, что тебе нужно, мы немедленно отправим твои вещи. В письме от 29-го списка не было. Насчет пишущей машинки — это большой расход, около четырех тысяч франков. Дома есть одна, и я сужу по последнему письму доктора Фореля, доставившего мне большую радость, что твое пребывание на чудных берегах Женевского озера теперь не затянется. (Дьявол побери лето! Духота затуманивает стекла моих очков, и я с трудом вижу, что пишу.) Но ты можешь взять машинку напрокат. В Женеве она, конечно, найдется.