Все это в целом повторяло то, что Рюмон уже слышал от Гильермо в Лондоне.

«Я добралась вместе с дядей в Испанию в январе двенадцатого года эры Сёва.[118]

Мне было тогда всего восемнадцать, но, чтобы ко мне относились как к взрослой, я прибавила себе четыре года, когда подавала документы на паспорт.

К тому времени я уже успела стать убежденной сталинисткой. Мое трудное детство и нищета, в которой я жила в Мексике, укоренили во мне идею, что единственный путь к защите угнетенных – коммунизм.

И во имя Сталина, ведшего людей к коммунизму, я была готова не колеблясь взяться за любую работу. Ни проводившиеся в России репрессии, ни убийства бежавших за границу изменников нисколько не поколебали мое благоговение перед Сталиным.

Поэтому, когда в Интернациональной бригаде меня определили работать под началом Каридад дель Рио Эрнандес (она, кстати, мать того Рамона Меркадера, который убил Льва Троцкого), я с радостью выполняла все задания, которые мне поручали.

Каждый раз, когда во мне говорила совесть, я обращалась за поддержкой к алкоголю. Стоило мне выпить, и меня будто подменяли. Алкоголь вовсе не отшибал мне память, нет. Просто, пьянея, я становилась хладнокровнее и могла, не задумываясь, совершить любую жестокость. В моем случае алкоголь действовал как укол анестезии, только нечувствительным становилось не тело, а совесть.

Как просто было бы сказать, что алкоголь – это своего рода болезнь… Но этому никто не поверит, даже я сама. Наверное, у меня это наследственное, от матери. И, как мне кажется, по несчастью, эта дурная наследственность перешла и к моей дочери Кадзуми, и к тебе, моему внуку.

В блокноте, который ты найдешь вместе с этим письмом, – доскональный отчет о преступлениях, которые я совершила, служа под началом Каридад. Если бы ты знал, как тяжела мне мысль, что ты узнаешь обо всем. И я понимаю, как тяжело тебе будет читать о моих преступлениях. Но я хочу, чтобы ты знал, что делает алкоголь с человеком. И надеюсь, что это знание поможет тебе бросить пить.

Я прошу об одном: прочитав мои записи, сожги их, никому не показывая».

Рюмон поднял глаза на лежавший на столе блокнот.

Истертая кожаная обложка будто с насмешкой встретила его взгляд.

Ему никогда и в голову не приходило, что Кивако, которая без устали порицала его за привязанность к спиртному, в прошлом сама была алкоголичкой. Значит, правы были Кирико и Гильермо, когда говорили, что, выпив, Мария вела себя так, будто ее подменили.

Та же наследственность была и у ее дочери Кадзуми, которая, напившись, захлебнулась в ванне, и у ее внука.

Вдруг Рюмону страшно захотелось выпить. Уже давно у него и капли пива во рту не было: врачи запретили. Долго ему не продержаться… Сможет ли он когда-нибудь бросить пить?

Отогнав лезшие в голову беспорядочные мысли, он вернулся к письму.

«Теперь о Гильермо. Он с самого начала был на той стороне, то есть в лагере мятежников, правда, в первое время мы все же несколько раз связывались друг с другом через лазутчиков, которые были в обоих лагерях. Но прошло полгода, он совершенно перестал давать о себе знать.

Как я узнала потом, Гильермо разочаровался в Сталине и его методах и принял решение перейти на сторону Франко. По его словам, даже Франко был все же меньшим злом, чем Сталин.

И действительно, глядя на теперешнее положение в Союзе и в Восточной Европе, хочешь не хочешь, а приходится признать, что сталинизм до неузнаваемости исказил идею коммунизма. И мне кажется, что этот бурный поток, размывающий старые основы, теперь уже никому не остановить».

Она была совершенно права.

Если бы Кивако прожила еще три дня и дожила до 9 ноября, она смогла бы стать свидетельницей поворотного пункта в истории – падения Берлинской стены.

«Последний раз я встретилась с Гильермо случайно в тринадцатом году эры Сёва,[119]в Париже.

Я как раз собиралась доставить в советское посольство некоего Орлова – высокопоставленного сотрудника НКВД, который зарезал моего дядю.

И вдруг перед нами, откуда ни возьмись, вырос Гильермо.

Вместо того чтобы помочь мне, он ударом сбил меня с ног и помог Орлову бежать на Запад. Он предал не только Сталина, но и меня. Нет слов описать, насколько я была потрясена его поступком.

Итак, мой дядя погиб, Гильермо меня бросил, и я осталась в Париже одна. И поскольку я не сумела предотвратить побег Орлова, мне были отрезаны все пути, кроме одного – затаиться где-нибудь в таком месте, куда не дотянется длинная рука Сталина и партии.

Я постаралась затеряться в гуще парижской жизни и начала все заново.

Должна тебе сказать, что для одинокой женщины жизнь в чужой стране требует поистине нечеловеческих усилий. В конце концов, стараясь не привлекать к себе внимания, я попыталась установить контакт с парижским отделением Това Цусин – информационным агентством, которое возглавлял мой отец Сохэй.

Глава парижского отделения Игараси Кёскэ был человеком с размахом.

Я смогла снискать его расположение своими давно испытанными приемами, назвала свое настоящее имя и заручилась его покровительством. Как ты и сам знаешь, Игараси после возвращения в Японию женился на мне и принял фамилию Кайба.

Вскоре после нашего знакомства я переехала к нему жить и начала занятия живописью и дизайном. Одновременно начались и уроки другого рода – отвыкания от алкоголя…

Подчиняясь суровым наставлениям Игараси и под строгим его надзором я начала мучительную битву с алкоголизмом. Это испытание было одним из самых тяжких в моей жизни, но мне все же удалось до возвращения в Японию вырваться из пут, которыми связал меня алкоголь.

Я и сейчас благодарна Игараси за то, что он мне в этом помог».

Рюмон вздохнул. Бот, значит, что заставило ее побороть болезненное пристрастие к алкоголю…

Выходит, что познакомились они с Игараси еще в Париже.

«На прошлой неделе ты позвонил мне из Мадрида, чтобы спросить о супружеской паре по фамилии Нисимура.

Я тогда ответила тебе, что они числились в Интернациональной бригаде под именами Рикардо и Мария и что после роспуска бригады бежали в Париж, где я с ними и встретилась. Разумеется, все это ложь.

Помнишь, я сказала тебе, что они несколько раз помогли нам с Игараси спастись от фашистской организации «Круа де Фё»?[120]Но, подумай, ведь организацию «Круа де Фё» распустили еще тогда, когда был сформирован первый Народный фронт Леона Блюма…[121]