Как бы то ни было, хотел того Фрейд или нет, празднование восьмидесятилетия Фрейда отмечалось достаточно широко и стало своего рода «последним праздником европейской культуры», перед тем как «коричневая чума» распространилась на всю Европу.

8 мая 1936 года в переполненном зале венского «Концерт-хауса» проходило посвященное Фрейду собрание Академического общества психологической медицины, на котором специально прибывший в столицу Австрии Томас Манн впервые публично зачитал свою речь «Фрейд и будущее» (впоследствии ему пришлось зачитывать ее неоднократно). По окончании заседания в отеле «Империал» был дан юбилейный банкет.

Но еще до этого Манн, любимый писатель семьи Фрейд, появился на Берггассе, чтобы вручить юбиляру поздравительный адрес, под которым стояла 191 подпись видных писателей, деятелей науки и искусства всего мира. Помимо вполне ожидаемых подписей того же Манна, Стефана Цвейга, Ромена Роллана, там стояли и подписи Герберта Уэллса, Вирджинии Вулф, Жюля Ромена и др. Тогда же Манн специально зачитал свою речь перед Фрейдом, и тот растроганно заметил, что она оказалась куда великолепнее, чем он ожидал.

«Особое отношение чествуемого к миру поэзии, литературы вытекает из этого точно так же, как своеобразная причастность поэта, писателя к сфере познания, творцом и мастером которой предстает перед миром тот, чей юбилей мы сегодня отмечаем. И опять-таки особенна и замечательна эта взаимосвязь, эта близость друг к другу тем, что обе стороны долгое время не знали о ней, что она оставалась в области „бессознательного“ — в той, стало быть, области души, разведка и раскрытие которой суть для гуманности истинное призвание как раз этого познающего ума. Близость литературы и психоанализа давно осознана обеими сторонами. А торжественность этого часа состоит, по крайней мере, на мой взгляд и по моему ощущению, в первой, пожалуй, публичной встрече обеих сфер, в манифестации этого сознания, в демонстративном признании его»[286], — говорит Манн во вступительной части своей речи, чтобы далее подчеркнуть ту роль, которую Фрейд наряду с Ницше и Шопенгауэром сыграл как в его мировоззрении и творчестве, так и во всей европейской культуре.

Заключительная часть речи звучит уже как настоящая ода Фрейду и одновременно как объяснение, в чем именно великий писатель видел позитивное значение его теории для будущего человечества:

«…Когда-нибудь в труде Фрейда увидят один из важнейших строительных камней, положенных в многообразно созидаемую ныне антропологию, а тем самым в фундамент будущего, в дом более умного и более свободного человечества. Этого врача-психолога будут, думаю, чтить как первопроходца будущего гуманизма, который мы предчувствуем и который пройдет через многое, о чем не знали прежние гуманисты, — гуманизма, чьи отношения с силами преисподней, бессознательного, „не-Я“ будут смелее, свободнее, веселее, искуснее, чем то дано нынешнему, изнуренному невротическим страхом и сопутствующей ему ненавистью человечеству. Фрейд, правда, полагал, что будущее, вероятно, признаёт значение психоанализа как науки о бессознательном в гораздо большей степени, чем его ценность как лечебного метода. Но и сама наука о бессознательном — это тоже лечебный метод, сверхиндивидуальный лечебный метод, лечебный метод большого размаха. Сочтите сказанное писательской утопией, но в общем-то совсем не нелепа мысль, что когда-нибудь уничтожение великого страха и великой ненависти, их преодоление через иронически-артистическое и при этом необязательно неблагочестивое отношение к бессознательному признают целебным воздействием этой науки на всё человечество.

Аналитическое знание изменяет мир; оно приносит в мир веселую недоверчивость, разоблачающую подозрительность по отношению к тайникам и махинациям души, подозрительность, которая, однажды пробудившись, уже никогда не исчезнет в мире. Она пропитывает жизнь, подтачивает ее грубую наивность, лишает ее пафоса невежества, депатетизирует ее, воспитывая вкус к „under-statement“, как говорят англичане, к склонности скорее преуменьшить, чем преувеличить, к культуре серединного, ненапыщенного слова, ищущего силу в умеренном…

…Соединение в ней пионерства с врачевательством оправдывает такие надежды. Фрейд назвал как-то свое учение о снах „полосой научной целины, отхваченной у суеверия и мистики“. В этом словечке „отхваченной“ заключен колонизаторский дух и смысл его исследований. „Где было ‘не-Я’, да будет ‘Я’“, — сказал он однажды афористически, да и сам он называет психоаналитическую работу трудом на поприще культуры, сравнимым с осушением Зюйдерзее. Так сливаются у нас в конце черты досточтимого мужа, которого мы чествуем, с чертами старика Фауста, которого тянет „любой ценою у пучины кусок земли отвоевать“».

Еще одним поистине королевским подарком к юбилею стало присвоение Фрейду звания члена-корреспондента Королевского общества Великобритании — одна из высших научных почестей того времени, перед которым меркли присвоенные ему в те же дни звания почетного члена Американской психиатрической ассоциации, Нью-Йоркского неврологического общества и т. п.

Несмотря на запрет, фактически наложенный на психоанализ и на гонения на психоаналитиков в СССР и Германии, на арест, наложенный гестапо в марте 1936 года на имущество «Верлага» в Лейпциге, психоаналитическое движение продолжало развиваться. Взявший дела «Верлага» в свои руки сын Фрейда Мартин попытался наладить деятельность издательства в Вене. В августе того же года в Мариенбаде прошел очередной психоаналитический конгресс — место его проведения было специально выбрано таким образом, чтобы Анне не пришлось слишком далеко уезжать от отца.

Еще одним знаменательным событием 1936 года стало для Фрейда празднование в сентябре его золотой свадьбы с Мартой. На «свадьбу» собралась вся семья за исключением разве что эмигрировавшего в Штаты Оливера. Вслед за этим в жизни Фрейда началась череда новых, теперь уже последних потерь, на фоне всё более ухудшающегося здоровья и усугубляющейся политической ситуации в стране.

В эти самые дни Мари Бонапарт решилась сообщить Фрейду о том, что приобрела еще в 1934 году его письма Флиссу, проданные его вдовой Идой какому-то букинисту. Последний, видимо, рассчитывал выставить письма на аукцион, но после того, как Фрейд был объявлен нацистами вне закона, довольно легко и относительно дешево уступил их принцессе.

«Эта история с перепиской с Флиссом потрясла меня. После смерти Флисса его вдова попросила у меня его письма ко мне. Я дал общее согласие, но не смог их найти. То ли я их уничтожил, то ли благоразумно спрятал в укромное место, я так и не знаю… Как Вы можете себе представить, наша переписка была сугубо интимной.

Для меня было бы крайне неприятно, если бы она попала в чужие руки. Так что с Вашей стороны было в высшей степени любезно приобрести их и охранять от возможной опасности. Мне неудобно лишь, что в связи с данной покупкой Вы понесли некоторые расходы. Удобно ли будет мне предложить заплатить Вам половину их стоимости? Я бы еще раньше купил их сам, если бы этот человек пришел непосредственно ко мне. Мне бы не хотелось, чтобы хоть одно из этих писем дошло до сведения так называемого потомства», — написал Фрейд.