class="p1">"Так докажи свою абсолютную силу мудрым богам,

Предпочтя радость земную! Себя требуй

И еще от себя и его грубых масок свободно живи.

Тогда я дам тебе все, чего душа твоя хочет,

Все краткие радости, что земля хранит для смертных сердец.

Лишь одно ценнейшее желание, которое все перевешивает,

Суровые запрещают законы и твой ироничный удел.

Моя воля, что однажды работала, остается неизменной во Времени,

И Сатьяван никогда снова твоим быть не сможет".

Но Савитри ответила Силе неясной:

"Если глаза Тьмы могут смотреть прямо на Истину,

Взгляни на мое сердце и, зная, что есть я,

Делай что хочешь иль можешь, о Смерть.

Ничего не возьму, одного Сатьявана".

Воцарилось молчание, словно судеб колеблющихся".

Как презрительно спокойный, уступающий точке,

Смерть склонила свою суверенную голову в холодном согласии:

"Я дам тебе, спасенной от смерти и горькой судьбы,

Все, что когда-то живой Сатьяван

Желал в сердце своем для Савитри.

Светлые полдни даю я тебе и рассветы спокойные,

Дочерей, подобных тебе сердцем и разумом,

Сыновей, светлых героев, и спокойную сладость

Единства с дорогим, верным мужем.

И ты соберешь в свой радостный дом,

Счастье вечеров, тебя обступивших.

Любовь свяжет тобою много сердец.

Сладость ты в своих днях повстречаешь

Нежной службы, что твоей жизни желанна,

И любящего царствования над всеми, кто тебе дорог.

Два полюса блаженства, ставших одним, о Савитри.

Вернись, о дитя, на землю, тобою покинутую".

Но Савитри ответила: "Твои дары отвергаю.

Земля не может цвести, если одна я вернусь".

Тогда Смерть шлет вперед свой рассерженный крик,

Как бранит лев свою ускользающую жертву:

"Что знаешь ты о земном богатстве и жизни меняющейся,

Полагая, что раз один мертв, то вся радость исчезнет?

Нет надежды несчастливым быть, пока не конец:

Ибо скоро умирает горе в усталом человеческом сердце,

Скоро гости другие наполняют пустые покои.

Скоротечной росписью на полу праздника.

Нарисованной для мига красоты, любовь была сделана.

Или, путник на вечном пути,

Ее объекты в ее объятиях постоянно меняются,

Как для пловца волны бесконечных морей".

Но Савитри ответила неясному Богу:

"Мне обратно отдай Сатьявана, моего Господина единственного.

Моей душе твои мысли пусты, она ощущает

Глубокую, вечную истину в существах скоротечных".

Смерть: "Вернись и испытай свою душу!

Скоро найдешь, как и все успокоенная,

На щедрой земле красоту, силу и истину,

А когда ты наполовину забудешь, один из людей

Обовьется вокруг твоего сердца, что нуждается

В каком-нибудь человеческом, отвечающем сердце на груди у тебя,

Ибо кто, существо смертное, может жить довольно один?

Затем в прошлое ускользнет Сатьяван,

Уйдет от тебя тихая память

Из-за новой любви и твоих детей мягких рук,

Пока не удивишься, любила ль вообще ты?

Такова жизнь, земли тяжкий задуманный труд,

Постоянный поток, что не бывает никогда прежним".

Но Савитри ответила Смерти могучей:

"О темный, ироничный труда Бога критик,

Ты дразнишь ум и тела спотыкающиеся поиски

Того, что сердце вмещает в пророческий час

И бессмертный дух делает собственным.

Мое есть сердце, что поклоняется, хотя и покинутое,

Образу им любимого бога;

Я сгорела в огне, чтобы шагам его следовать.

Разве мы — не те, кто уединенность широкую носит,

Наедине с Богом на горах сидящую?

Почему ты со мной тщетно борешься, Смерть,

Разум, избавленный от всех мыслей неясных,

Которому ясны секреты богов?

Ибо сейчас, наконец, я знаю вне всяких сомнений,

Что великие звезды горят моим непрестанным огнем

И что жизнь и смерть, обе, его топливом сделаны.

Жизнь была лишь моею слепою попыткой любить:

Земля мою борьбу видела, небо — победу;

Все будет достигнуто, превзойдено, там поцелуются,

Сбрасывая свои покрова перед свадебным пламенем,

Вечные жених и невеста.

Небеса, наконец, примут наши полеты прерывистые.

На носу судна жизни, что волны Времени режет,

Нет сигнальных огней надежды, что горели б напрасно".

Она говорила; бога безграничные члены,

Словно охваченные тайным экстазом,

Дрожали в безмолвии, как движение неясное

Туманных равнин океана, уступавших луне.

Затем, словно поднятые ветром внезапным,

Вокруг нее в том смутном мерцающем мире

Затрепетали, как вуаль рвущаяся, сумерки.

Так, вооруженные речами великие противники бились.

Вокруг этих духов в тумане искрящемся,

Углубляющийся полусвет скользил на крыльях жемчужных,

Словно чтобы достичь какого-то далекого идеального Утра.

Ее мысли очерченные летели сквозь дымку мерцавшую,

Смешиваясь, яркооперенные, с ее вуалями и лучами,

И все ее слова, как сверкающие драгоценные камни, были захвачены

Пылом мистичного мира

Или украшали в радужном переливе оттенков,

Словно плывущее эхо, в звуке далеком слабеющее.

Все произнесенное, настроение любое там должно стать

Недолговечной тканью, сотканной разумом,

Чтобы сшить тончайшее платье перемены прекрасной.

Она шла, в своей молчаливой воле решительная,

По туманной траве смутных нереальных полей,

Впереди нее — вуаль видений плывущая,

Под ногами ее — стелящееся одеяние грез.

Но сейчас ее духа огонь сознательной силы,

Из сладости удаляясь бесплодной,

Звал ее мысли из речи назад сесть внутри,

В глубокую комнату медитации дома.

Ибо лишь там могла жить души прочная истина:

Непреходящий, язык жертвоприношения,

Он горел, негасимый, в центральном камине,

Где пылает для высокого хозяина дома и супруги его

Охраняющий и свидетельствующий пламень усадьбы,

От которого засвечены богов алтари.

Все еще принужденные, шли дальше, скользя, неизменные,

Но порядок миров тех был изменен:

Смертный вел, бог и дух слушались,

Она, позади, была их марша лидером,

И они, впереди, за ее волей следовали.

Вперед они путешествовали по дорогам дрейфующим,

Смутно сопровождаемые мерцающими туманами;

Но все скользило быстрее сейчас, словно встревоженное,

От чистоты ее души убегая.

Небесная птица на драгоценных крыльях ветра

Горела, как окруженный красочный пламень,

Влекомая духами в жемчужной пещере,

Сквозь очарованную туманность ее душа двигалась дальше.

Смерть впереди и Сатьяван,

В темноте перед Смертью, звезда чуть светящаяся.

Свыше был незримый баланс его рока.

Конец третьей песни

Песнь четвертая

Грезы-Сумерки земной Реальности

Начался склон, что полого спускался;

Он скользил к оступающемуся серому скату.

Чудо идеала, с сердцем неясным, было утеряно;

Толпящееся чудо светлых грез деликатных

И неясные, наполовину написанные величия она оставила:

Мысль упала на более низкие уровни; тяжело, напряженно

Мысль стремилась к какой-то грубой реальности.

Сумерки все еще плыли, но изменились оттенки

И густо пеленали меньшую грезу восторженную,

Они в усталых массах воздуха раскинулись;

Свои цвета символические они тускло красным наполнили

И почти что казались багровой мглой дня.

Стискивающее страшное напряжение осадило ей сердце;

Тягостно чувства наливались грузом опасным,

И более великие и печальные звуки в ее ушах были,

И сквозь неумолимое