столами бояре киевские, «сыну крестьянскому» Илье Муромцу. Уже не раз едет он, обиженный князем, развеять свое горюшко богатырской забавой с ворогом.

Так рисует время киевского князя Владимира наш русский былевой эпос.

А былины — это история народа, рассказанная им самим.

Это время — время славы Руси, ее исключительных успехов на международной арене и одновременно тот период в истории народа, когда он сам еще играет большую роль в истории своей страны, когда знать еще не успела отгородиться стеной от народа, когда те, кто делает в верхах политику страны, еще часто выходят из народа, когда массы еще только начинают превращаться в подневольный, подавленный тяжестью повинностей, эксплуатируемый люд.

Вот почему русский народ в своих былинах, легендах и преданиях с такой любовью вспоминает свою первую столицу — Киев, своих славных киевских богатырей и Владимира «Красное Солнышко», олицетворение «старых князей» безвозвратно ушедшей поры «славного варварства».

Владимир стоит на грани двух эпох: он — последний князь-воин дружинной, варварской Руси, венчающий ее вершину, и в то же самое время он — первый князь феодальной Руси, всей своей деятельностью подготовивший тот расцвет раннего феодализма, таящий в себе элементы грядущего распада «империи Рюриковичей», который падает на княжение его сына и внуков.

В своей статье «Характер и значение эпохи Владимира, принявшего христианство» В.А. Пархоменко ставит под сомнение целый ряд событий, связанных с именем Владимира, сомневается в достоверности летописного рассказа о крестителе Руси, объявляя его в целом ряде мест позднейшим домыслом, в основе которого лежат сказочные былины, а многих современников Владимира считая легендарными личностями. Исключение он делает только для самого Владимира, заявляя, что «было бы совершенно неверным считать отсюда личность Владимира вполне легендарною и неисторическою»[580]. Мы решительно выступаем против такого рассуждения. Обилие легенд и сказаний о Владимире «Красное Солнышко» и его современниках — богатырях, записанных летописью или сохранившихся до недавнего времени только в устном народном эпосе, является лишь показателем того, что с течением времени образ популярного в народе князя постепенно обрастал былинами и сказаниями, и все то, что народ особенно выделял в своей истории, особенно любил и лелеял, о чем пели песни «бояны», «соловьи старого времени», все стало связываться именно с Владимиром.

Он был воспет восхищенным им народом, причем к его княжению приурочивались постепенно такие события, которые ранее связывались с другими историческими или легендарными лицами, с другими эпохами. Это отразилось и на составе наших летописных рассказов о Владимире, и летописец ряд широко известных легендарных мотивов связал с Владимиром, со временем его княжения. И личность Владимира, деятельность его с течением времени изукрасились эпическими мотивами народных сказаний, так же как это произошло со многими его современниками, ставшими эпическими героями.

Вряд ли кто будет сомневаться вслед за Пархоменко в историчности былинного Добрыни Никитича, летописного Добрыни, «уя» Владимира, брата Малуши, или Малки, матери Владимира. Скорее можно поставить вопрос о том, не был ли исторической личностью даже былинный Илья Муромец, уже в начале XIII в. под именем «Ilias von Riuzen», или «Ilias of Greka», попавший в германскую поэму Ортнит и в норвежскую Тидрексагу, подвиги которого не были столь значительными, для того чтобы попасть в летопись, но пользовались широкой известностью в народе. Популярность Ильи, которому со временем русский народ приписал многое, им не совершенное, многое из того, что ранее связывалось с другими и фигурировало в самостоятельных сказаниях, сделала его излюбленным героем киевского цикла былин и навеки сохранила его образ в памяти народной.

Какие-то конкретные подвиги исторического Ильи, подвиги на «богатырской заставе», вся его жизнь, являющаяся олицетворением жизни русского «воя» времен «славного варварства», героического периода в истории русского народа, сделали его, «сына крестьянского», воплощением русского народа и его излюбленным былинным героем[581].

Превращения исторических деятелей, популярных в народе, в легендарных героев сказаний, действующих в нереальной, фантастической обстановке и совершающих фантастические подвиги, облекаемые в форму народных сказок и песен, нам хорошо известны, и никому не придет в голову исходя из того, что они попали в народные предания и превратились в сказочных героев, героев песен и «старинок», объявлять легендарными Ивана Грозного, Степана Разина или Емельяна Пугачева.

И благодарной задачей для историка и фольклориста является попытка в легендарном, мифическом, былинном найти зерно истины, вскрыть действительные исторические пласты, обнаружить подлинные события, осветить деятельность исторических личностей, как это сделал Шлиман, уверовавший в мифическую и открывший историческую Трою. Невольно хочется привести слова Де Кара, адресованные им представителям гиперкритического направления в исторической науке, основными качествами которого являются: «отсутствие оригинальности в существенном содержании и самая безграничная свобода в подстановке собственных мнений и собственных суждений на место и теперь еще уважаемого предания, за уважаемость которого стоят люди, по силе таланта и по обилию учености, конечно, не могущие завидовать кому бы то ни было»[582].

Иные горизонты раскрываются перед тем, кто пойдет по пути анализа и использования древнерусских источников, и в частности летописей, намеченному Б.Д. Грековым[583].

* * *

Княжению Владимира в Киеве предшествовала семилетняя борьба трех братьев — Святославичей.

После смерти Святослава в Киеве «нача княжити Ярополк», в «Деревах» княжил Олег, а Владимир правил в Новгороде.

Вскоре же в Древлянской земле развернулись события, наложившие отпечаток на жизнь Южной Руси.

По летописному рассказу, в 975 г. Олег столкнулся с Лютом Свенельдичем, который «лов деющю» в земле, отданной для сбора дани его отцу, Свенельду, еще во времена Игоря. Лют Свенельдич «ишед бо ис Киева, гна по звери в лесе». Его увидел Олег, очевидно, тоже вышедший на ловы. Между ними произошло столкновение, окончившееся убийством Люта[584].

В этом столкновении Олега Святославича Древлянского с Лютом Свенельдичем едва ли не следует усматривать попытку Олега рассматривать данную ему отцом Древлянскую землю как свою собственность, где он и развернул свое промысловое хозяйство, «ловища» и «перевесища», как это делала в «Деревах» еще его бабка Ольга. Но на эту же землю претендовал и Лют Свенельдич. Это был «лен, состоящий только из дани», который получил от Игоря еще его отец. В те времена, когда князь с дружиной «кормился», воюя «чужие страны», могло сохраняться старое положение, когда воеводы князя киевского из «светлых бояр» и варяжских ярлов мирно уживались с князем, собирая дань с земли, где появлялись иногда за тем же и другие княжеские «мужи».

Но, когда отраженные упорным сопротивлением Византии при Иоанне Цимисхии русские дружины и их вожди — «Рюриковичи окончательно утвердили свое господство в России» (К. Маркс), на одной земле два хозяина