его пересечется с путями и лихих, и добрых людей? И хвала тебе, Федор Васильевич, что помнил о павших в годы, когда и живые были никому не нужны.

Захар мысленно попрощался с Коненковым, пообещав все выяснить до конца.

— Как дела с перезахоронением? — спросил он Калюжного.

— Суетятся наши.

— Прошу тебя, Коля, не затяните с этим.

…На другой день Захар был уже на работе. Но ни тогда, ни позже никто у него ничего не спросил. Лишь директор, встречая Рычнева, приостанавливался и, потоптавшись, отходил, ничего не сказав.

Новый год Захар встретил в гостях. Улучив минуту, когда остался один, дал себе слово наступивший год прожить иначе.

В полнолуние Захара никуда не тянуло и ничего не волновало.

Рычнев суеверно отгонял мысль, что кризис миновал, и он снова такой, как прежде.

Когда вспоминал Мешалкина, виделся Коненков… Глаза историка были изучающе строги: мол, как намерен дальше поступить?

«Все, что в моих силах, я уже сделал», — мысленно отвечал Захар.

Ответ, наверное, не устраивал Коненкова: взгляд его суровел и он исчезал.

Раз в неделю Захар звонил в Журавский музей. Новый директор, рекомендованный атаманом, обстоятельно рассказывал, как станичники готовят перезахоронение.

Рычнев не без тщеславия, что так известен в станице, передавал привет знакомым.

Накануне перезахоронения дал о себе знать участковый: по закону Захару положено вознаграждение… Рычнев поправил, клад нашел не один он, попросил выяснить, как себя чувствует Герман.

Всезнающий майор обнадежил: Герману намерены изменить меру пресечения.

— Он виноват не больше, чем я, — доказывал в трубку Захар. — Отпустите бедолагу.

Ложась пораньше, чтобы успеть на первый автобус в Журавскую, Захар задержался у окна.

Тонкий серпик народившегося месяца привлек внимание. Он был похож на золотой ключ, торчащий из невидимой, загадочной двери… Какие тайны сокрыты за нею?.. Лишь один только поворот ключа и…

Захар задернул штору. Что-то он успел заметить: одновременно тревожное и притягательное.

Во сне увидел глаза Коненкова. Не строгие — просящие. Они сказали Захару не меньше, чем если бы он слышал самого Федора Васильевича.

— Я так и решил, — прошептал Захар, и видение исчезло.

Он проснулся с твердой мыслью: тот, кто ему будет противостоять, узнает: Захар скорее умрет, чем откажется от задуманного.

В станице, где было многолюдно, Рычнев пробыл недолго.

Казаки ехали на Свищев перекат в автобусах, и Захар присоединился к ним.

К своему удивлению, увидел Льва Викторовича… Бывший директор, как ни в чем не бывало, поздоровался с ним.

Он держался с казаками на равных, говорил просто, без напыщенности.

— Вы не сердитесь на меня? — затронул его Захар.

Лев Викторович лишь кротко улыбнулся… Захар убедился, что перед ним совсем другой человек.

Стало больно за свою причастность к судьбе того, кто стал слабым и зависимым ото всех.

Теперь Льва Викторовича следовало защищать на суде, ибо управляла им не собственная корысть, а страшная и неведомая сила.

Но доказать это будет очень трудно. И лучше не затеваться с судом.

Приехав в хутор, он поспешил к участковому.

Выслушав, майор напомнил о положенном Захару вознаграждении.

— Передайте деньги Мешалкину, — отмахнулся Захар. — Он уже на свободе?

— На свободе, — хмыкнул майор. — Аккурат на старый Новый год рассчитался со всеми.

— Что́ с ним? — выдохнул Захар.

— Мне сообщили — тяжело заболел, ну и…

— Да вы… вы там все… — готов был ударить майора Захар.

Атаман объявил построение.

Вслед за священником и послушниками с хоругвями стали казаки со знаменами.

Тщедушный парень в куртке-«варенке» на меху и остролицая напомаженная девица сновали с камерой и микрофоном.

Захар, сдерживая слезы, не слышал, о чем радостно тараторил подошедший Калюжный.

Подьячий со свечой и батюшка в белом облачении и с кадилом шли рядом; чуть поодаль следовал хор — из пожилых и молодых женщин.

— Почему хоронят не в Журавской? — пришел в себя Захар.

— На том настоял сход. Хутор следует возрождать. В нем до первой мировой с полтыщи дворов насчитывалось.

Казаки в защитной униформе замерли над свежевырытыми могилами.

— Ну вот, — перекрестился Калюжный, — одна, стало быть, для Коненкова, другая — братская… Конец той гражданской войне.

Батюшка кадил над останками.

— Упокой, Господи, души усопших рабов твоих. — И хор повторил несколько раз: Во блаженном успении вечный покой. Подаждь, Господи, все зде ныне поминаемых… И сотвори им вечную память.

— Все вместе, — вытер повлажневшие глаза Калюжный, — и красные, и белые.

Казаки склонили знамена под пение хора.

— Души их во благих водворятся. И память их в род и род…

Рычнев смотрел на два больших креста, думая, что и через много лет не всегда совершается справедливость. И, быть может, кого-то с еще тех далеких времен, как и сейчас Захара, мучает безнаказанность зла.

Захар, непреклонный в своем желании отомстить за Мешалкина, имел на это святое право.

Но после того, как батюшка у могил прочитал «разрешительную молитву» — о прощении различных грехов усопших, — Рычнев мысленно перенес ее на живых. И поэтому не мог карать прощенных.

Калюжный, не понимая, что происходит с Захаром, пригласил помянуть павших.

Обедали в бригадной столовой на краю хутора.

Народу толпилось много, и нужно было подождать, когда встанет из-за стола первая партия.

От фырчащих легковушек тянулись голубые выхлопы. Голодного Захара затошнило, и он поспешно отошел в сторону.

Кто помянул, говорили весело — возбужденно, сыпали даже шутками.

Захар равнодушно скользил взглядом по пестрой толпе, одетой в тулупы, шинели, казакины, фуражки с малиновым околышем и разноцветные меховые шапки.

Вряд ли кто обращал внимание на стоящего поодаль Захара… Тем удивительнее было ему почувствовать на себе пристальный взгляд.

Рычнев отвернулся, но взгляд еще сильнее пронзал его.

Сделав вид, что завязывает шнурок, Захар резко поднял голову и остолбенел, встретившись с полными ненависти глазами.

Среди всеобщего умиротворения эти пышущие злобой глаза словно перенеслись из другого мира.

Захар растерялся, застигнутый врасплох, но постарался не показать виду… Его враг не хочет ни прощения, ни примирения.

Рычнев презрительно ухмыльнулся, показывая, что вызов принят.

За столом он сказал на ухо Калюжному, кто объявился, попросил остаться с ним на ночь в хуторе.

— Хорек вонючий, — пролил из рюмки Николай. — В момент выпорем и под замок.

— Э-э, нет. Он объявится, когда я останусь один.

— Меня для мебели держишь? — обиделся Калюжный.

После поминок он захмелел, нехотя плелся за Рычневым.

— Может, пошли они все к… матери. Чего самим нарываться?

— Я тебя не держу, — отрезал Захар.

Они пришли на то место, где располагалась экспедиция. В холодной хате ничего не осталось, кроме голых коек.

Николай плюхнулся на одну, расстегнул шинель.

— Отчего казак гладок…

— С каких пор казакуешь?

— С