– А что если бы ей удалось убить Персефону? С Рэгланом-то у нее все получилось.

– Его убил Коннигер. При чем тут Тресса?

– Она его жена.

– Это не означает, что она причастна к гибели Рэглана. Ее вина лишь в неудачном выборе мужа. Персефона могла приговорить ее к смерти, но не приговорила. Если уж киниг не считает ее виновной, кто мы такие, чтобы судить?

Падера обняла Брин за плечи и усадила на постель. Зашуршал соломенный тюфяк. По тканевой крыше оглушительно барабанил дождь, полог хлопал от ветра.

– Персефона чересчур добра.

– Возможно. Только представь, вдруг Тресса действительно ни в чем не виновата? Может, она и не догадывалась о заговоре Коннигера. Тогда получается, мы осудили невиновную. – Падера собралась возразить, но Брин продолжила: – И даже если Тресса помогла ему спланировать злодеяние, вода не испаряется, когда она пьет, а солнце не обделяет ее своим светом. Кто дал нам право судить и наказывать Трессу? Это жестоко.

– Вчера тебе так не казалось.

– Я об этом не задумывалась, пока не увидела, как она плачет в грязи. Раньше я считала ее спесивой стервой, недостойной сидеть на троне Персефоны. Она ругалась с моей мамой и хотела выдать Мойю за Обрубка.

– А теперь?

– Мне ее жаль. – Брин задумчиво взглянула на Падеру. – Ты, наверное, считаешь меня молодой, глупой и наивной.

Знахарка положила ее ноги себе на колени и принялась вытирать.

– Я считаю, ты очень похожа на Персефону. Если бы в мире было больше молодых, глупых и наивных женщин вроде вас, он стал бы гораздо лучше.

– Завтра утром пойду к Трессе.

– Зачем?

– Чтобы подружиться.

– Она не заслуживает дружбы, тем более твоей.

– Мне все равно.

– Не хочу разрушать твои иллюзии, однако Тресса упряма как мул и плохо ладит с людьми.

– Может, ей просто не давали проявить себя. К тому же ей не придется прилагать особых усилий: у нее уже есть друг, только она об этом пока не знает. Я собираюсь ей помочь.

– Каким же образом?

– После смерти Гэлстона у бедняжки ничего не осталось. Ей нужно почувствовать себя значимой, заняться тем, что у нее хорошо получается.

– Единственное, что у нее хорошо получается, – напиваться в стельку.

– Я дам ей новое занятие, – объявила Брин, – научу читать.

Тресса недоверчиво разглядывала аккуратную стопку листов пергамента. На каждом ровными рядами теснились мелкие значки. Она приподняла одну, другую страницу – выглядело очень красиво.

– Это все ты сделала?

Хранительница Уклада гордо кивнула, словно выпила залпом целую кружку пива и умудрилась не срыгнуть и не подавиться.

Они сидели на покрывале на берегу ручья. Вчерашний дождь наполнил русло водой, и теперь она весело журчала вокруг камней. Брин уговорила Трессу прийти, посулив новое платье. Тресса понимала – просто так ничего не достается, и все-таки решила сходить на всякий случай.

– Зачем?

– Чтобы вести записи. Пусть наши потомки знают, как все было на самом деле.

– Тебе что, заняться нечем?

– В этом и заключается мое занятие, и ты можешь мне помочь. Я хочу научить тебя читать, то есть понимать мои значки.

– Погоди, ты что, собираешься сделать меня Хранительницей?

– Не совсем. Я просто хочу…

– Сколько времени потребуется? – Тресса с опаской взглянула на стопку. Что-то тут нечисто. Мне нужно платье, но какой ценой оно достанется?

– Разве у тебя полно дел? – усмехнулась Брин.

Трессе замечание не понравилось.

– Может, да, а может, и нет. Я хочу знать, во что ввязываюсь. – Она осторожно коснулась листков. – Ты так же хорошо шьешь, как твоя мать?

– Да, мама всему меня научила, – кивнула Брин. – Я уже приготовила ткань и нитки.

Тресса оглядела традиционное рэнское платье девушки – красивое, удобное, чистое.

– А ты покрасишь нитки в цвет ткани?

– Конечно.

Вдова Коннигера с тоской взглянула на ткань. Ночная рубашка Гэлстона запачкалась и истрепалась, дыры на локтях с каждым днем становились все больше. Когда она окончательно развалится, носить будет нечего.

Какая разница? Все равно на меня никто не смотрит.

Тем не менее разница была.

Тресса пала так низко и так быстро, что сама удивлялась, как выжила. Бывшая жена вождя теперь отнимала объедки у собак. После разговора с Малькольмом ей показалось, что жизнь наконец-то наладится, однако с тех пор миновало шесть лет, а его прощальный подарок так и не пригодился. «Величайшая драгоценность» не оправдала свое громкое название. Малькольм исчез, а клетка, которую он упоминал, до сих пор не появилась. Наверное, именно об этом он говорил Рэйту, – будущее пошло по другому пути, потому что кто-то подставил ногу падающему камню. Для Трессы ничего не изменилось.

Хотя нет, изменилось. Стало еще хуже.

Умер Гэлстон.

Тресса осталась одна с бесполезным ключом, грязной рубахой и гордостью, столь же потасканной и истлевшей, как ее одежда. Тем не менее она по-прежнему пыталась залатать дыры и скрепить расползающиеся швы.

И тут до нее дошло: Брин не собирается шить платье. Никто ей ничего не даст.

– Зачем ты меня сюда притащила? Это что, розыгрыш? Унизить хочешь?

Теперь все ясно.

– Что, других позвала посмотреть? Наверняка они прячутся в кустах! Пытаешься внушить мне, будто закорючки могут говорить, чтобы посмеяться над моей глупостью? Думаешь, я на все соглашусь ради платья, потому что у меня ничего нет, кроме рванья? – Она указала на свою грязную рубаху.

У Трессы сдавило горло. Она вспомнила, как Гэлстон подарил ей эту рубашку – спрятал за спиной, а потом вдруг протянул. Старик, потерявший разум после удара молнии, проявил больше сострадания, чем эта… эта…

– Ты такая же подлая тварь, как твоя мамаша! Засунь куда подальше свое платье и свою… – Тресса взглянула на закорючки, аккуратно нацарапанные на листках, – …убогую книгу!

Прежде чем Брин успела ее остановить, она схватила половину стопки и швырнула в ручей. Листки разлетелись в разные стороны.

Трессе казалось, Брин должна расстроиться из-за того, что она разгадала ее злой умысел, однако Хранительница в ужасе вскрикнула, подбежала к берегу и бросилась в воду, пытаясь спасти свое творение. Из сотни листков ей удалось вытащить не более двадцати; остальные унесло течением.