безумное ликование; банки и лавки закрыли по случаю праздничных торжеств, а для защиты приезжих из Франции и Савойи пришлось выпустить специальный указ – после того, как некоторых гостей закидали гнилыми фруктами. Тем не менее в чем конкретно состояла победа Гонзаги, оставалось неясным. Допустим, Карл VIII и вправду потерял обоз и все, что в нем везли, включая меч Людовика Святого и все свои неаполитанские трофеи, которые один современник приблизительно оценил в 30 тысяч дукатов. Но потери французов в живой силе были ничтожны по сравнению с итальянскими, а остановить Карла или хотя бы задержать его надолго так и не удалось: той же ночью его армия продолжила путь и уже через несколько дней добралась до Асти в целости и сохранности.

Другое дело, что там Карла VIII не ожидало ничего хорошего. Морской поход на Геную завершился захватом большинства французских кораблей и потерей многих трофеев, вывезенных с юга. Герцога Орлеанского осаждала в Новаре миланская армия, и, судя по всему, долго ему было не продержаться. В Калабрии высадился молодой король Неаполя – Феррантино, сын Альфонсо; при нем были испанские отряды с Сицилии, и он стремительно продвигался вперед, намереваясь вернуть свою столицу. Очень скоро Новара пала, как и ожидалось, а Франция и Милан заключили сепаратный мир в Верчелли. 7 июля Феррантино занял Неаполь. Все успехи, достигнутые французами за последний год, обратились в ничто. И когда в середине октября Карл наконец перевалил через Альпы, от его итальянских побед уже не осталось и следа.

В этом, безусловно, заключалась одна из самых необычных особенностей всей экспедиции. Поначалу мало кто верил, что она увенчается успехом, а многие и вовсе предсказывали катастрофу. Но никто даже не подозревал, что она попросту не окажет сколько-нибудь продолжительного влияния на Италию. Даже новоиспеченная Лига мгновенно распалась, как только стало известно о предательстве Лодовико – сепаратных переговорах в Верчелли. К концу 1496 г. полуостров избавился от последних французских гарнизонов. Итальянцы восстановили статус-кво. При этом они даже не усвоили того жизненно важного урока, который, казалось, преподало им вторжение Карла, а именно что нация должна быть единой – если не во внутренних делах, то, по крайней мере, перед лицом иноземного захватчика. Слишком уж глубокие корни пустил старый уклад – пестрая смесь автономных городов-государств, разделенных взаимным недоверием и непрерывно тасующих колоду потенциальных союзников в попытках удержать шаткое равновесие сил. Для них французский король был всего лишь очередным князьком, которого следовало перехитрить и использовать по мере необходимости.

Но еще более удивительно то, что Карл VIII, похоже, бессознательно принял роль, которую они ему навязали. Как по глубине, так и по продолжительности влияния, оказанного им на Италию, он оказался ровней какого-нибудь местного военного авантюриста или кондотьера, но уж никак не одним из ведущих самодержцев Европы. Верным себе Карл остался только в одном: он сражался как француз и тем самым вынудил итальянцев пересмотреть всю привычную им философию военного дела. За последнее столетие, с тех пор как могущество Священной Римской империи пошло на спад, на земли полуострова практически не ступала нога чужеземных завоевателей, но XVI в. превратил Италию в яблоко раздора. Относиться к войне как к увеселительному турниру, пусть и в большом масштабе, стало невозможно. Итальянцам предстояло снова научиться сражаться так, как сражались их враги, – насмерть.

Итальянская авантюра Карла неожиданным образом сказалась не столько на Италии, сколько на странах Северной Европы. Получив оплату за свои услуги, его разношерстная наемная армия разбрелась по континенту, повсюду сея слухи о теплой, солнечной стране, чьи обитатели создали утонченную культуру, подобной которой не ведали в более холодных и унылых краях, но при этом (а быть может, именно поэтому) были слишком разобщены, чтобы защититься от решительно настроенного завоевателя. По мере того как распространялись эти известия, а художники, скульпторы, лепщики и резчики, привезенные Карлом из Италии, превращали его старый замок Амбуаз в великолепный дворец эпохи Возрождения, Италия становилась все более желанной в глазах своих северных соседей. И прошло не так уж много лет, прежде чем они решились принять это приглашение и вызов.

Однако бывшие солдаты Карла, рассеявшиеся по Европе, распространяли не только слухи, питавшие мечту о новых завоеваниях, но и кое-что еще, гораздо более губительное. С тремя кораблями Колумба, вернувшимися в Испанию с Карибских островов в 1493 г., в Европу впервые проник сифилис. Испанские наемники, отправленные Фердинандом и Изабеллой на помощь королю Альфонсо, доставили заразу в Неаполь, и ко времени прибытия Карла она уже расцвела пышным цветом. Там ее подхватили французские солдаты, целых три месяца предававшиеся отдыху и развлечениям, а затем, судя по всем доступным свидетельствам, перенесли ее к северу от Альп. Во Франции, Германии и Швейцарии сифилис дал о себе знать в 1495 г., в Голландии и Англии – в 1496 г.; к 1497 г. жертвы его появились даже в Абердине (Шотландия). В том же году Васко да Гама обогнул мыс Доброй Надежды, а в следующем добрался до Индии, где этот недуг и был впервые зафиксирован в 1498 г.; семь лет спустя он достиг и Кантона.

Но как ни стремительно распространялась болезнь, прозванная «французской» (morbo gallico), смерть настигла Карла VIII еще быстрее. В канун Вербного воскресенья 1498 г. в Амбуазе, направляясь посмотреть jeu de paume – игры с мячом, устроенные в замковом рву, король ударился головой о низкую притолоку. Ушиб не казался серьезным: Карл пошел дальше и благополучно досмотрел игру до конца. Но на обратном пути в свои покои, проходя через ту же дверь, он внезапно потерял сознание и упал. То была самая грязная и запущенная часть замка («Такое место, – насмешливо писал Коммин, – где каждый считал своим долгом опорожнить мочевой пузырь»), но слуги по какой-то причине решили, что короля лучше не беспокоить. Его не стали переносить и уложили там же на грубый соломенный тюфяк; так он и пролежал девять часов кряду, а незадолго до полуночи скончался. Ему исполнилось только двадцать восемь лет.

Известия о смерти короля достигли Венеции через неделю: гонец так торопился, что по дороге загнал насмерть тринадцать лошадей. Горевать венецианцы не стали, но крепко задумались.

Поскольку единственный сын Карла умер в младенчестве, трон перешел к его кузену – герцогу Орлеанскому, вошедшему в историю под именем короля Людовика XII. Для итальянских правителей, вдоволь насмотревшихся за последние несколько лет на этого человека, такой поворот событий предвещал только одно – новое вторжение на полуостров, подкрепленное уже не анжуйскими претензиями на Неаполь, а куда более обоснованными притязаниями Орлеанской династии на Милан. Никого не удивило, что в ходе коронации новый