Если бы, если бы…

Подул ветер, охлаждая нагретый воздух; Алессандро посмотрел на сопровождавшую его на прогулке врача с фиолетовыми волосами — она не меняла их цвет сообразно моде, которую подметил Алессандро, однако это не был её натуральный цвет. Ей, похоже, было за шестьдесят, но выглядела она, как и все вокруг, гораздо моложе. Она улыбалась; иногда её губы шевелились, как будто она что-то говорила, но она не издавала ни звука.

В том времени, где Алессандро почти убили, коммуникаторы уже завладели вниманием людей, но тогда между окружающим миром и сознанием ещё не встала преграда в виде очков или линз, электроника ещё не забралась под кожу, ещё не вышла на прямой контакт с мозгом.

«Мне тоже это предстоит… тоже предстоит, если я хочу жить среди них, быть как они… вживить себе чип-компьютер, надеть эти очки и так же отключаться, погружаясь в Сеть, иногда забывая, в каком мире я нахожусь…»

Он тихо встал и быстро, насколько позволяла проклятая левая нога, пошёл прочь. Врач ничего не заметила. Алессандро прошёлся по аллее с высокими деревьями, где служащие парка с пневмотрубами наперевес убирали мусор, свернул с тропинки, прошёл по роще, стараясь не мешать отдыхающим, туда, где за деревьями сквозь сплетённые зелёные сети веток виднелся пруд. Там, на берегу, ступив белыми ботинками на рыхлую почву среди камней, где пробивались корни деревьев, он остановился и вздохнул. Всё так, как было тогда, они гуляли здесь с Беатрис, и дышали таким же тёплым воздухом, и смеялись так же, как смеются вон те молодые на другом берегу, думая, что их никто не слышит.

Вновь задул ветер, пробираясь меж рядов деревьев, и они недовольно зашумели; Алессандро понял глаза к небу: тот же ветер гнал хлопья безвольных облаков. Может, ему всё привиделось? Может, ничего не случилось? Может, и не прошло тридцать лет, и Беатрис ждёт его за деревьями, а родители живы, и старший брат приедет на свадьбу, и на базу ему отправляться только через неделю, и вся эта эпопея с Таиландом ему просто привиделась из-за солнечного удара?

Солнце, услышав его, затаилось за облаком. На землю легла тень.

Алессандро встал на колени, пачкая белую одежду, и прикоснулся руками к корням, выпирающим из земли, прикоснулся к ней самой, податливой и влажной, к нагретым камням и травинкам. Пальцы не чувствуют различий. Где доказательство, что той правой руки, которой он любил гладить спину Беатрис, находя ложбинку позвоночника и опускаясь по ней всё ниже, уже нет? Что та рука сгорела в Таиланде, а эта — неотличимая, чуть бледная, но живая, из которой так же пойдёт кровь, если её уколоть — пересажена ему несколько месяцев назад? Да, левая нога ходит хуже, ну и что, возможно, он недавно подвернул её…

Он прислушался. Щебетали птицы. Тихо гудели пневмотрубы. Влюблённые на другом берегу перестали смеяться и молча лежали, наслаждаясь близостью. Алессандро посмотрел в воду: булькали еле заметные сквозь мутную поверхность рыбы.

Алессандро выпрямился и шагнул вперёд, в пруд. Вода сразу прошила непривычными холодом; он старался держать руки по швам, но они непослушно взвились, словно пытаясь оттолкнуться от воды. Он раскрыл глаза и с трудом разглядел как-то движение, увидел, как рыбы расплываются в ужасе. Он медленно выпускал воздух через ноздри, медленно погружался.

«Я один. Во всём мире, полном холодной воды, я один, у меня никого не осталось, если я умру, это будет правильно, я должен был умереть, но я жив, прошла целая вечность, и я теперь призрак. Никого нет, со мной никого нет, только вода, которая наполнит мои лёгкие, только одежда, которая липнет к телу…»

Воздуха не хватало; он задержал дыхание, как на тренировках, но вода заполнила ноздри, поднялась выше, попала в горло; он раскрыл рот, задыхаясь, руки инстинктивно пришли в движение, он забарахтался, неосознанно рванул вверх — пара гребков, и его голова уже над водой. Жадно отплёвываясь, он глотал воздух, вдыхал полной грудью, выдыхал и выкашливал воду.

— Я жив, — тихо сказал он себе, смахивая с глаз воду. Вода попала и в уши, звуки стихли, осталось только шипение, но через минуту это прошло, и он опять услышал птиц, пневмотрубы, бойкий смех и далекие крики, шум ветра в кронах.

Он поплыл к отмели: левая нога подвисала, но руки работали исправно, и через минуту он уже выбрался из воды, мокрый, весь в грязи, с водорослями, обвившими колени. Солнце выглянуло из-за облаков и бликами слепило ему глаза. Ветер обнял его. Алессандро упал на спину и лежал так несколько минут, закрыв глаза.

«Я что, хотел утопиться? — подумал он. — Или нет? Чего я хотел? Какой в этом смысл? А какой смысл в тридцати годах, что прошли… Всё. Стоп. Хватит. Хватит. Это уже случилось. Я жив, а это — самое главное. Я жив, потому что люди своих не бросают. Я выжил, и это правильно. Ура. Сандро, подумай, что бы сказал инструктор в учебке, увидь он тебя сейчас. А что бы сказал Громила? Твои парни? Посмеялись бы и обложили матом, вот что, потому что ты — скотина. Поднимись, поднимись, потому что ты победил, а они проиграли. Твои родители мертвы, твоей любви больше нет, у тебя никого не осталось, но ты жив, и ты здесь, а Нгау проиграл, и ублюдки, которые взорвали башни-близнецы, мертвы, а ты жив, и ты снова в строю. Поднимись! Встать! Поднимайся!»

Алессандро, помогая себе руками, встал.

«Нужно зарегистрироваться в Сети, — подумал он. — Найти Громилу, Каллума и ребят… Может быть, даже попробовать найти Беатрис. Почему бы и нет?»

Алессандро развернулся и пошёл, весь в воде и грязи, как водяной, искать врачиху с фиолетовыми волосами.

Беатрис нашлась сама: кто-то из её семьи, может, даже её муж, увидел в Сети новость про возвращение к жизни спецназовца, впавшего в кому тридцать лет назад, и сообщил ей. Она позвонила в больницу. Они говорили минут пять, она рыдала в трубку, обещала приехать, и с тех пор он жил надеждой увидеть её.

Прошёл месяц, начался сезон дождей — Алессандро никогда не видел в Италии таких дождей, это были почти тропические ливни, потоки воды лили, прерываясь на мелкую морось, а потом опять усиливались. Теперь окно больницы не зашторивали, и Алессандро целыми днями смотрел туда, в мутное стекло, по которому стекала вода. Алессандро попросил не включать звукоизоляцию и по ночам просыпался — слушал грозовые раскаты, всполохи молний озаряли его пустую палату.

Она исполнила обещание и приехала. Врачи остались в коридоре, а она зашла и встала у стены, как вкопанная. Алессандро полулежал, накрытый белой простыней, и улыбался. У него уже отросли волосы на голове, скулах и подбородке, и хотя пока это была всего лишь робкая щетина, цвет был тот же. Кожа утратила болезненную бледность, посвежела, и он улыбнулся ей, откладывая планшет и протягивая руки. Две руки.

Сумка выпала из рук Беатрис, у неё задрожали губы. Она заплакала и не могла двинуться с места минут десять: стояла на месте, обхватив себя руками, и плакала. Женщина пятидесяти с лишним лет, с длинными русыми волосами и в белых очках, чуть располневшая, но ещё в приличной форме. Морщинки у глаз и рта выдавали возраст, потускневшие глаза и ручейки слёз состарили её сразу лет на десять.