"Ты покойник, — думал Якопо, проходя мимо него. — Покойник. Сам-то еще об этом не догадываешься? Ничего, скоро узнаешь!" Да, эта мысль придавала сил.

— Чего тебе? — Дед сидел на кровати, двое слуг обтирали ему ноги от крови фей. Глаза у Змееглава слипались от макового отвара, который он принимал, когда хотел уснуть. Почему бы ему теперь не поспать? Перепел пойман и переплетает его смерть в новую книгу.

— Что ты сделаешь с Перепелом, когда он закончит? — Якопо знал, на какие вопросы дед любит отвечать.

Змееглав улыбнулся и нетерпеливым движением отослал слуг. Непрерывно кланяясь, те направились к двери.

— Может быть, ты все же пошел в меня, хоть и похож на отца? — Змееглав со стоном завалился на бок. — А ты бы что с ним сделал для начала? — Язык у него уже отяжелел, как и веки.

— Не знаю. Может, ногти ему вырвать?

Якопо подошел поближе к кровати. Вот она, подушка, которую повсюду носили за Змееглавом. Говорили, что ему больно сидеть без мягкой опоры. Но Якопо-то знал, в чем дело. Он не раз видел, как дед просовывает пальцы под плотную ткань и нащупывает кожаный переплет. Как-то раз перед ним даже мелькнул на мгновение кроваво-красный уголок. Никто не обращает внимания на то, что видит ребенок. Даже Змееглав, не доверявший никому, кроме себя.

— Ногти? Да, это болезненная процедура. Надеюсь, мой сын будет в твоем возрасте таким же сообразительным. Хотя зачем мне сын, если я бессмертен? Я все чаще спрашиваю себя об этом. И жена зачем? И дочери…

Последние слова он произнес совсем невнятно. Из раскрытого рта Змееглава раздался храп. Тяжелые веки сомкнулись, левая рука вцепилась в подушку, где хранилась его смерть. Но у Якопо руки были маленькие и ловкие, совсем не такие, как у деда. Мальчик осторожно расшнуровал наволочку и вытащил книгу — Пустую Книгу, — хотя вернее было бы назвать ее Красной. Его дед повернул голову и захрипел во сне. Якопо вынул из-под куртки томик, захваченный из больной библиотеки, и подменил им Пустую Книгу.

— Дедушка спит, — заявил он часовым, выходя. — Не вздумайте его разбудить, а то он велит вырвать вам ногти.

Чего бояться тому, кто не боится смерти?

Фридрих Шиллер. Разбойники[42]

Реза полетела в Зал тысячи окон, к Волшебному Языку.

— Реза! Так ты никогда уже не избавишься от птицы! — предостерег ее Сажерук, но она все равно положила зернышки под язык.

Он с трудом утащил ее из покоев Змееглава. Ее отчаяние разрывало ему сердце. Они не нашли Пустую Книгу, и оба знали, что это значит: погибнет не Змееглав, а Перепел — либо от меча Свистуна, либо от пыток Пальчика, либо от Белых Женщин, раз он не смог заплатить выкуп, который Смерть потребовала за его жизнь.

Реза полетела к нему, чтобы не оставлять одного в смертный час. Или она все еще надеялась на чудо? Может быть. Сажерук не сказал ей, что Смерть теперь заберет и его самого, и Мегги.

— Если ты не найдешь Книгу, — шепнул Волшебный Язык, отсылая его прокладывать огненный след, — попытайся хотя бы спасти наших дочерей.

Наших дочерей… Где искать Брианну, он знал, но как уберечь Мегги от Свистуна и уж тем более от Белых Женщин?

Люди Свистуна, конечно, пытались его задержать, после того как он выдал им Перепела, но уйти от них было легче легкого. Они до сих пор его ищут, но непроглядная тьма в замке не только оберегала глаза Змееглава, но и скрывала его врагов.

Орфей, видимо, не сомневался, что его черный пес — достаточная стража для Брианны. Возле клетки, где она сжалась в комок, как подбитая птица, горели два факела. Часовых не было. Черный страж скрывался где-то рядом, в стороне от огня.

Как Орфею удалось приручить его?

— Не забудь, что он вычитал его из книги, — сказал Волшебный Язык, — причем из детской, хотя я не уверен, что Фенолио сделал его по такому случаю менее страшным. Но он создан из слов, и я уверен, что Орфей укротил его тоже с помощью слов. Чуть изменить фразу, переставить одно — два слова — и вот ночное чудовище превращается в покорного пса!

"Разве ты забыл, Волшебный Язык, — подумал про себя Сажерук, — что в этом мире все, говорят, состоит из слов?" Он точно знал лишь одно: этот ночной кошмар будет не менее, а более страшным, чем те, что встречались в Непроходимой Чаще. Его не отпугнешь огнем и пыльцой фей. Пес Орфея создан из материи потемнее. "Как жаль, Сажерук, что ты не спросил Белых Женщин, как его зовут!" — думал он, медленно подкрадываясь к клетке. Ведь в песнях говорится, что это единственный способ умертвить ночной кошмар. А ведь сделать предстоит именно это: пса Орфея нужно уничтожить, чтобы хозяин не мог позвать его обратно. "Забудь про песни, Сажерук, — думал он, оглядываясь по сторонам. — Пиши свою повесть сам. Перепелу теперь тоже ничего другого не остается".

Факелы ярко вспыхнули от его шепота. Огонь приветствовал друга, словно устав от окружавшей тьмы. Брианна подняла голову.

До чего же она красива — совсем как мать.

Сажерук снова огляделся, ожидая, чтобы темнота зашевелилась. Где он?

Раздалось фырканье, повеяло холодом, послышалось тяжелое пыхтение, будто дышит большая собака. Мрак слева от Сажерука сгустился и стал чернее черного. Сердце болезненно сжалось. Ага, значит, страх не покинул его совсем, просто редко заходит в гости.

Брианна медленно отступала назад, пока не уперлась спиной в стальные прутья. На стене за клеткой распускал хвост нарисованный павлин.

— Уходи! — прошептала она. — Пожалуйста! Он тебя сожрет!

Уходи. Соблазнительная мысль. Но у него было две дочери, а теперь осталась лишь одна. И ее он хотел сохранить — не навсегда, но хоть на несколько лет. Драгоценное время. Время — что это такое? Не важно.

Сзади повеяло чудовищным холодом. Сажерук вызвал огонь и укутался в его жар, но пламя съежилось, погасло и оставило его одного во мраке.

— Уходи! Пожалуйста, уходи! — умолял голос Брианны. Любовь, которую она обычно так тщательно скрывала, согревала лучше, чем любое пламя. Он снова позвал огонь, строже, чем обычно, напоминая, что они братья, что им нельзя бросать друг друга в беде. Язычки пламени робко пробились из земли, дрожа, словно задуваемые холодным ветром, — и все же они горели, и ночной кошмар отшатнулся и уставился на них.

Да, песни говорили правду об этих чудищах. Они состоят из одной душевной черноты, из зла, для которого нет забвения и прощения до тех пор, пока они не исчезнут, унося с собой все, чем были раньше.

В Сажерука впились глаза, красные точки во мраке, горящие тупой злобой, без мысли, без вчера и завтра, без света и тепла, узники собственного холода, вечной знобящей злобы.