Халцедон выпустил прутик, которым размешивал чернила, и испуганно посмотрел на него.

— Но… Хозяин, я не знаю дорогу!

— Не изображай идиота, а то я спрошу ночной комар хочет ли он для разнообразия закусить стеклянным человечком. Идешь сперва направо, а потом прямо. Спроси у часовых, если заблудишься!

Халцедон с несчастным видом отправился в путь, бестолковое создание! Право же, Фенолио мог бы придумать для пишущей братии не таких нелепых помощников. Но в том-то и беда с этим миром, что он ребячлив по своей сути! Почему он в детстве так любил эту книгу? Именно поэтому. Но теперь он взрослый, и этому миру тоже пора повзрослеть.

Еще одна фраза — и снова странное чувство, что слова смолкают, прежде чем он успевает их договорить. Проклятье!

Ошалев от гнева, он схватился за чернильницу, чтобы швырнуть ее в расписную стену, как вдруг снаружи донеслись громкие крики. Орфей поставил чернильницу на место и прислушался. Что это? Он открыл дверь и выглянул в коридор. Перед покоями Змееглава не было часовых. Слуги бегали по коридору взад-вперед, как куры с отрубленными головами. Черт побери, что все это значит? И почему на стенах снова пылает огонь Сажерука?

Орфей торопливо зашагал по коридору и остановился перед покоями Змееглава.

Дверь была открыта. Серебряный князь лежал на кровати мертвый, с широко раскрытыми глазами, по которым нетрудно было угадать, кого он видел в миг кончины.

Орфей невольно огляделся, подходя к кровати, но Белые Женщины, конечно, давно исчезли. Они получили то, чего так долго ждали. Но как? Как?

— Да, придется тебе поискать нового хозяина, Четвероглазый!

Пальчик вышел из-за портьеры, улыбаясь ястребиной улыбкой. На его худом пальце Орфей увидел кольцо, которым Змееглав припечатывал смертные приговоры. Княжеский меч Пальчик тоже прихватил.

— Надеюсь, вонь удастся отстирать, — доверительно сказал он Орфею, перебрасывая через плечо тяжелый бархатный плащ своего хозяина, и удалился по коридору, на стенах которого пылал огонь Сажерука.

Слезы потекли по щекам Орфея. Все погибло! Он поставил не на ту карту, напрасно терпел вонь разлагающегося владыки, напрасно гнул перед ним шею и терял время в этом мрачном замке! Последнюю песню написал не он, а Фенолио. А кто же еще? И теперь, надо думать, Перепел снова герой, а он — злодей. Нет, еще хуже — он проигравший, жалкая, комическая фигура.

Орфей плюнул в застывшее лицо Змееглава и побрел обратно в свою комнату, где на столе еще лежали бесполезные слова. Дрожа от ярости, он схватил чернильницу и вылил ее на то, что написал.

— Хозяин, хозяин, вы слышали? — В дверях появился запыхавшийся Халцедон. Быстро он обернулся на своих паучьих ножках. Рвения у него не отнимешь.

— Да, Змееглав мертв, я знаю. А с Перепелом что?

— Они сражаются! Он и Свистун.

— Ага. Может, Среброносый все же проткнет его мечом. Уже хоть что-то.

Орфей лихорадочно собирал вещи, заталкивая их в кошель из тонкой кожи, захваченный из Омбры: перья, пергамент, пустую чернильницу, серебряный подсвечник, выданный Змееглавом, и, конечно, три книги. Он не собирался сдаваться. Ни в коем случае.

Стеклянного человечка он запихал в карман на поясе.

— Какие у вас планы, хозяин? — с тревогой спросил Халцедон.

— Прихватим ночной кошмар — и прочь из этого замка!

— Ночного кошмара больше нет, хозяин! Говорят, Огненный Танцор развеял его как дым.

Проклятье, проклятье, проклятье! Так вот почему на стенах снова пылает огонь. Сажерук узнал ночной кошмар. Он понял, кто дышит в глубине тьмы. Ну и что, Орфей! Ты вычитаешь из книги Якопо замену. Это не так уж трудно. Только на этот раз нужно будет дать ему имя, которого Сажерук не знает.

Орфей прислушался. Тишина. Крысы покинули тонущий корабль. Мертвый Змееглав остался в одиночестве. Орфей еще раз зашел в комнату, где лежал раздувшийся труп, и забрал серебро, какое оставалось, хотя самое ценное, конечно, унес Пальчик. А потом под нытье стеклянного человечка поспешил к туннелю, по которому проник в замок Свистун. По каменным стенам стекала вода, словно озеро стремилось залить насильственно врезанный в его толщу проход.

Выход из туннеля никто не охранял, но между скалами лежало несколько мертвых латников. Похоже, они в панике перебили друг друга. Орфей взял было брошенный меч, но понял, что не уйдет далеко с такой тяжестью. Тогда он вынул нож из-за пояса у трупа, а с другого стянул грубый плащ. На редкость безобразная одежда, но теплая.

— Куда вы направляетесь, хозяин? — робко спросил Халцедон. — Назад в Омбру?

— Что нам там делать? — отозвался Орфей, глядя на темные склоны, заслонявшие путь на север.

На север… Он понятия не имел, что ждет его там. Фенолио не написал об этих краях ни слова, как и о многом другом в Чернильном мире, — именно потому он и пойдет на север. Горы со снежными шапками и пустынными склонами выглядели не слишком приветливо. Но это лучше, чем возвращаться в Омбру, принадлежащую теперь Виоланте и Перепелу. Пусть треклятый переплетчик провалится в ад, в самый большой котел с кипящей смолой! А Сажерук пусть вмерзнет в вечный лед, чтобы предательские пальцы стали как стеклянные и с хрустом отломились один за другим!

Орфей в последний раз обернулся на мост. Вон они бегут, солдаты Серебряного князя! И от кого отважные воины так драпают? От двух человек и их белых ангелов-хранителей! И от раздутого трупа своего повелителя!

— Хозяин, вы не могли бы посадить меня на плечо? Что, если я выпаду из кармана? — жалобно пропищал Халцедон.

— Тогда мне понадобится новый стеклянный человечек! — ответил Орфей, поворачивая к лесу.

На север. В края, не описанные пером. "Да, — думал он, тяжело подымаясь по крутому склону, может быть, там найдется место, покорное моим словам".

— Расскажи мне историю, — просит Альба, прислоняясь ко мне холодная, как рыба.

— Какую историю? — спрашиваю я, обнимая ее.

— Хорошую. Про тебя и про маму, когда мама была маленькой девочкой.

— Хм. Хорошо. Однажды…

— Когда это было?

— Сразу во все времена. И давно, и прямо сейчас.

Одри Ниффенеггер.

Жена путешественника во времени[45]

Меч Свистуна вошел глубоко, но Брианна многому научилась у матери, хотя и предпочитала петь песни Уродине, а не разводить травы на каменистых грядках.

— Плечо заживет, — сказала она, перевязывая рану.