В этом старом доме на Тверском бульваре с 1936 года располагается Литературный институт. 1 октября 1943 года Алексей Толстой написал его директору Гавриилу Федосееву: “Я лично знаю тов. Г.С.Эфрона (сына поэтессы Марины Цветаевой). Г.С.Эфрон – культурный и развитый молодой человек, свободно владеющий литературным французским языком. Считаю, что он вполне подготовлен для поступления в Литературный институт, и прошу Вас зачислить его в число слушателей 1-го курса переводческого отделения Вашего института”. Рекомендация и имя Алексея Толстого сами по себе значили много. К тому же и писал он на бланке депутата Верховного Совета СССР. Так что вопрос был решен. Только вот переводческого отделения в Литературном институте времен войны не было, чего Алексей Николаевич не знал. Правда, художественный перевод там уже преподавали. Существовала и кафедра художественного перевода. Но особое отделение перевода откроется в Литинституте только в 1955 году. Поэтому Мур был вынужден подать заявление на отделение прозы. И был принят.

Занятия в том году начинались в ноябре. Но Мур появился в аудитории Литинститута даже не в начале месяца, а только 26 ноября. Среди однокурсников Мура оказался Вадим Сикорский, с которым Мур познакомился на пароходе, что увозил их с Цветаевой в Елабугу. Не знаю, счел это Мур дурным предзнаменованием или нет.

“Наш институт рожден самой жизнью в начале 30-х годов, когда в литературное движение широким потоком вливалась рабочая молодежь”1217, – писал один из первых его выпускников, а позднее преподаватель и литературный критик Александр Власенко. Научиться писать, не имея таланта, невозможно. Но молодым прозаикам, поэтам, даже критикам необходимы творческая среда, общение с коллегами, советы уже известных, состоявшихся мастеров. А кроме того, в тридцатые годы было немало начинающих писателей, которые плохо знали литературу, историю и вообще слабо ориентировались в гуманитарных науках. Но они считались “подающими надежды”, то есть со временем стали бы ценными бойцами идеологического фронта, не связанными, в отличие от поколения Серебряного века, с миром старой, царской, буржуазной России. Надо только их обучить и правильно сориентировать.

Прозаик Виктор Авдеев[184] вспоминал, как учил его жизни генеральный секретарь Союза писателей и главный редактор журнала “Новый мир” Владимир Ставский: “А не пора ли тебе, Авдеев, танцевать от другой печки? …почему же ты не видишь, как мы, большевики, поставили страну на автоколеса, Магнитку строим, Комсомольск-на-Амуре, сплошную коллективизацию прокрутили. Разве это не тема для романов? Короче, Авдеев, дело вот какое: в Москве открылся Литературный институт имени Максима Горького. Слышал небось? На Тверском бульваре. Союз писателей решил направить на учебу самую способную молодежь. Ступай-ка и ты. Хлебни знаний. А мы тебе персональную стипендию дадим”1218. Авдеев вовсе не хотел идти в институт: “Опять за парту? Да разве в этом главное? Любимые мои писатели дипломов не имели”. Но спорить с таким большим начальником не стал. В конце концов, не математику там с физикой учить, уж как-нибудь одолеет гуманитарные предметы. И решил он со своим другом, поэтом Сергеем Васильевым, не только поступить, но и пройти первый курс экстерном. Однако “при виде горы тетрадей, книг, которые нам предстояло одолеть, меня охватила оторопь”, – писал Авдеев. Гуманитарные предметы оказались не такими уж простыми:

“Когда была битва при Калке?

– Калка… галка… жалко, – бормотал Сергей, подбирая рифмы…

– Назовите, когда в летописях впервые упоминается Московское княжество?

Сережка решительно поднялся с дивана.

– Как хочешь , а у меня в голове после всего прочитанного туман. Как это у Асеева? «Туман, туман над Лондоном, туман над Гайд-парком. Довольно верноподданным коптеть по кочегаркам». Пошли к Никитским Воротам, съедим сосисок, выпьем по кружечке пива”.1219

И ведь выучились Виктор и Сергей, стали вполне благополучными членами Союза писателей. Виктор Авдеев даже Сталинскую премию 3-й степени в 1948-м получит. Сергей Васильев получит эту же премию в 1973-м году, когда она уже будет называться Государственной. “Вечерняя Москва” будет публиковать сообщения о его творческих вечерах в Политехническом музее.1220 На стихи Сергея Васильева советские композиторы сочиняли песни. Вот, например, песня о Москве, уже послевоенная:

В институте, конечно, учились студенты разного происхождения, разного культурного уровня, разной подготовки. В 1938-м его окончил Константин Симонов, тут же поступивший в аспирантуру ИФЛИ. Выпускником 1941-го стал Борис Слуцкий.[185] Из ИФЛИ на литинститутские семинары приходил Павел Коган, которого не печатали, но уже читали в списках. В годы войны институт опустел. Многие преподаватели эвакуировались в Чистополь или Ташкент. Студенты ушли на фронт. Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Николай Майоров пали смертью храбрых. Борис Слуцкий почти не сочинял стихов, но стал гвардии капитаном. Подполковник Константин Симонов писал на фронте и стихи, и военные корреспонденции для “Красной звезды”. Евгений Долматовский (выпускник 1937 года) попал в плен, но бежал, вернулся в строй батальонным комиссаром, был ранен под Сталинградом и написал слова “Офицерского вальса”[186], одной из лучших советских песен времен Великой Отечественной.

Да и в Литературном институте того времени многие студенты ходили в военной форме – недавно вернулись с фронта, как, скажем, поэт Николай Старшинов[187]. Другие – как будущий критик Андрей Турков – сначала поступили в институт (в 1942 году), а потом уже были призваны в армию (в апреле 1943-го). Брони студентам этого вуза не полагалось.

Институт Муру понравился, но учился он там совсем недолго. Почти весь декабрь проболел гриппом – возвращение из теплого Ташкента в Москву не прошло даром. Организм даже здорового человека с трудом переносит перемену климата, а здоровье Мура было подорвано недоеданием. Лекции он посещал в ноябре, в январе и начале февраля. Сохранились даже его конспекты по истории ВКП(б), языкознанию, истории Древней Греции и Рима1221. Только один из преподавателей его хорошо запомнил – Лев Адольфович Озеров. “Однажды ко мне на занятия пришел студент – застенчивый, бледный, молчаливый, – вспоминал Озеров. – Это был Георгий , сын Марины Ивановны Цветаевой. Он сказал, что переводит французских поэтов, хочет составить небольшую антологию. Мне понравился этот юноша, одновременно холеный и неухоженный”.1222