– Я искал вас, – он тепло посмотрел ей в глаза. – Мистер Ивин сказал, Служба прислала вам вызов, чтобы подвести итоги. А тут… Знаете, порой военные как старые сплетницы. Вас было легко найти.

Мария обеими руками убрала волосы за уши.

– Сложно не заметить дочь ненормального россонца там, где она вообще не должна появляться?..

Последний раз они разговаривали в Кадоме. Обидные слова Алеманда въелись в память. Марию всю жизнь макали в происхождение, словно в грязь. Однако никто не преступал невидимую черту – не называл дочерью безымянного мерзавца. Она не хотела иметь с отцом ничего общего.

– Я пришел не ругаться или настаивать, чтобы вы приняли мои извинения за грубость в библиотеке, – Алеманд продолжал изучать ее лицо. – Офицерский мемориальный сад открыт до ночи, и мне…

– Хотелось бы выполнить обещание?..

– Окажете честь? – он с непроницаемым видом подал руку.

Смерив офицера взглядом, Мария сдержанно взяла его под локоть. Алеманд с облегчением выдохнул, словно прошел минное поле.

Они покинули Адмиралтейство, миновали двор и свернули на кленовую аллею. Мария напряженно молчала. Алеманд оттолкнул ее в тренировочном зале «Вентас Аэрис» и сам поцеловал в Кадоме. Она не представляла, чего ждать, и не понимала, как к нему относиться. Он притягивал – мужеством, рассудительностью. Привлекал и физически – Лем предсказуемо сорвалась в запале. Но его снобизм навевал тоску. Мария знала ее причины и не хотела над ними размышлять.

Широкие кленовые аллеи тянулись к скверу перед Мемориальным садом с обеих сторон Адмиралтейства. Кроны еще не начали краснеть. Под деревьями отдыхали влюбленные, у фонтана устроила пикник маленькая семья, юная леди читала на скамейке под присмотром дуэньи. Марию и Леовена провожали взглядами. Доктор запоздало подумал, что прогулкой под руку с неизвестной брюнеткой в брюках он дал свету повод для сплетен до конца осеннего сезона.

Алеманда, похоже, это не волновало. Офицер накрыл пальцы Марии на своем рукаве ладонью и тихо произнес:

– Мы с сестрой в неоплатном долгу перед вами.

– Меня наняла Служба, – отмахнулась она.

– Я не верю вам. Вы – не наемница. Вас нельзя просто купить, – Алеманд остановился и свободной рукой убрал упавшую на серые глаза прядь. Мария отстранилась. – Не считайте, что я не способен увидеть небо за облаками.

«Вы воображаете то, чего нет», – собиралась возразить она, но, решив не лгать, перевела тему:

– Вы раньше навещали Коршуна?

– Реже, чем хотел бы, – признался Алеманд.

Часовые Мемориального сада мазнули взглядами по мундиру офицера и молча дали посетителям войти.

Мария грустно усмехнулась. Было слегка несправедливо пускать сюда лишь военных и их близких, зато память усопших не тревожили понапрасну. Ниши в колумбариях выделяли только за заслуги перед Короной. Прах Коршуна находился здесь по праву.

Алеманд знал: тут есть урны с пеплом предков. Родным разрешат оставить в Мемориальном саду и его прах – в планшете лежала обтянутая голубым бархатом коробочка с «Благодарностью Элеоноры». Награда клеймом жгла бедро через шкатулку, сумку и плотную ткань брюк.

«Озаренные Солнцем нередко совершают сложные выборы», – писал Марильд.[21]

Отшлифованный до зеркального блеска диск делили фрегат и дубовый лист. Награду даровали членам Флота, которые помогли Службе сохранить незыблемость королевской власти. В кулуарах шептались – тем, кто чем-то пожертвовал. Алеманд едва не потерял сестру и остро осознавал: из-за его собственного выбора Фаина погибла бы, не спаси ее Мария.

Он никогда не простит себе этого.

– Давай отойдем, – Мария вдруг потянула его на боковую дорожку.

Алеманд послушался. Бросив взгляд назад, он увидел высокого коротко стриженного военного. Альконец шел по центральной аллее, опустив голову, но офицер узнал характерный профиль. Коммодор Анто́ний Аксанев, нынешний достопочтенный граф Ломинск, приходил почтить память отца.

Мария избегала бывшего жениха.

– Сюда, – повел Алеманд.

За Мемориальным садом тщательно ухаживали. Аллеи утопали в зелени, цветах и сиянии мрамора. По обеим сторонам возвышались стены колумбариев с плашками фарфоровых фотографий и бронзовыми табличками. Снимки помнили лица и юношей, и глубоких стариков. Буквы хранили имена и эпитафии. Цифры бесстрастно сообщали время, которое Белое Солнце отмерило усопшим. Под каждым столбцом фотографий находились каменные чаши в виде облаков, где сжигали поминальные письма. Возле них стояли деревянные кафедры и на высоких треножниках – шкатулки с бумагой, писчими принадлежностями и спичками.

Алеманд отвел с пути ветку розового гибискуса и указал Марии на колумбарий из бело-голубого мрамора. Следовало напомнить смотрителям о разросшемся кусте, но нетронутость цветов казалась ему умиротворяющей – очень естественной для Мемориального сада.

Мария остановилась перед стеной и прочитала:

– Капитан Родион Аксанев, достопочтенный двенадцатый граф Ломинск. Семнадцатое августа одна тысяча девятьсот тридцать восьмого – двадцать восьмое августа две тысячи восьмого года. Он дал нам крылья и подарил небеса.

Коршун был ей как отец. Родного отца она не знала, и седой капитан навсегда занял в душе его место.

Алеманд вынул из планшета блокнот и карандаш, прежде чем Мария потянулась к шкатулке. Доктор благодарно взяла их и подошла к кафедре. У офицера потеплело внутри: она не отказалась от его помощи.

Мария начала писать. Каллиграфически выверенные строки ложились на бумагу ровно, точно по линиям.

Вечер, ясный и безоблачный, идеально подходил для поминовения. По чистому небу письмо быстро достигнет вечного света Чертогов Солнца. В Церкви верили: предки наблюдают за потомками – послания усопшим составляли суть поминального ритуала. Сожженные, они дымом возносились к адресатам. Мария считала церемонию красивой и тоже писала мертвым письма, пусть поклонялась Младшим Богам и чаще зажигала в память о почивших свечи.

Закончив, доктор вырвала лист из блокнота и сложила вдвое. Опустив письмо на свежий пепел в еще теплую после визита Антония чашу, она достала из шкатулки коробок. Такие спички, толстые, с бронзово-желтыми головками, выдавали курсантам на ежесезонных сборах. Мария хранила один коробок, с гербом Летной академии, среди немногих памятных и дорогих ей вещей.

Порыв ветра погасил первую спичку. Мария недовольно хмыкнула, взяла вторую. Алеманд помог ей, прикрыв огонек ладонью от ветра. Пламя потанцевало на головке, окрепло и, разгоревшись, перескочило на письмо. Разбежалось по краям листа, закрутило его спиралью. Жаркие пальцы смяли бумагу и разорвали на части. Имя Коршуна на табличке зажглось в отблесках.