в последнюю очередь это означало, что интересы землевладельцев стали менее уважаемыми. Рост регулирующего градостроительства хорошо виден по отсутствию заботы о принудительном выкупе земли в общественных интересах.

Планирование развития - это древняя практика, а не недавнее европейское изобретение. По крайней мере, в Китае и Индии геометрия управления и геометрия религии имели более древние и прочные корни, чем в средневековой и ранней современной Западной Европе, где зачастую требовалось лишь правильное расположение церковных осей. Единая пространственная планировка была одной из простых и эффективных форм планирования; ее можно найти как в прямоугольной планировке древних китайских городов, так и в европейских геометрических образцах (например, Мангейм, Глазго, Валетта, Бари), а также в сетке, наложившей отпечаток как на землю, так и на города США. За редким исключением (например, Бостон и Нижний Манхэттен), они следовали логике разрастания прямоугольных ячеек. Бостон начала XIX века постоянно напоминал путешественникам европейский город раннего средневековья, а Филадельфия уже встречала их урбанистическим рационализмом эпохи Просвещения, устремленным в будущее. Однако спекуляция землей вновь и вновь приводила к тому, что попытки упорядоченного развития городов выходили из-под контроля.

Градостроительство XIX века привлекает столь пристальное внимание потому, что оно не было нормой. Многие города на всех континентах расширялись без ограничений: например, планирование в Осаке началось только в 1899 г. Планировалось ли что-либо, зависело от особых обстоятельств. Большой пожар мог послужить стимулом, а мог и не послужить. После Великого пожара 1812 года Москва отстраивалась по плану 1770 года, но в реальности все выглядело не так упорядоченно. Другой пожар в 1790 г. лишил Мадрид части очарования рококо, которое перестройка придала ему в эпоху Карла III; золотые времена уже никогда не вернутся. Гамбург же получил и использовал возможность планирования после пожара 1842 г. В Чикаго в 1871 году весь деловой район (но не фабричная зона) превратился в дым, после чего город возродился как первый в мире мегаполис с небоскребами.

Стремительное развитие наиболее динамичных мегаполисов обрекало власти, ориентированные на барокко, на провал, но в то же время делало еще более необходимым наведение порядка в условиях бурного роста. Так, например, нагромождение домов, садов и улиц в Москве создавало картину, в которой иностранные гости видели лишь беспорядочную мешанину. Реальность урбанизации здесь вступала в противоречие со всеми представлениями о городском планировании, будь то традиционное или современное, западноевропейское или российское. Подобная картина наблюдалась и во многих других городах мира. Особенно ярко противоречия проявлялись там, где на смену позднему абсолютистскому режиму, претендовавшему на формирование всего городского ландшафта, приходил режим, дававший свободу частным интересам. В качестве примера можно привести Мехико. При либеральном правительстве Бенито Хуареса короткий переходный период в середине века сменился безжалостным разрушением барочного городского пейзажа, которое после отмены церковных привилегий могло продолжаться, не встречая никакого сопротивления. В 1861 г. произошел великий снос, когда в течение нескольких месяцев были уничтожены десятки культовых зданий. Солдаты врывались в церкви и с помощью лошадей срывали образа с алтарей. Некоторые из них удалось спасти, использовав для других целей, в частности, в бывшей церкви разместилась Национальная библиотека. Масштабное иконоборчество соответствовало политической программе: либеральная интеллигенция независимого государства отвергала свое колониальное прошлое и искусство, которое, по их мнению, было дешевым подражанием европейским образцам. Как и полувеком ранее во Франции, общественное пространство подверглось насильственной секуляризации.

 

Париж Хаусмана и Нью-Дели Люйтенса

Планирование развития стремилось начать все с чистого листа, и делалось это тремя разными способами. Первый - хирургическое вмешательство в городские центры, принесшее их в жертву широкому эстетическому видению: модель Хаусмана. Сначала это была парижская специализация, проистекавшая из решимости президента, а затем императора Луи Наполеона модернизировать Францию настолько основательно, чтобы вернуть ей гегемонию в Европе, которую она занимала при первом Наполеоне. В 1853 г. префект департамента Сена барон Жорж Хаусман был назначен директором общественных работ и наделен широкими полномочиями и щедрым финансированием. Долгое время его цели и методы были предметом ожесточенных споров во Франции, но в итоге результаты доказали его правоту, а его идеи в области городского планирования задали тон всей Европе.

Немногие другие города были способны к планированию такого масштаба; первой среди них, возможно, была Барселона. Часто город берет на себя ответственность за отдельные элементы, как это сделал Ноттингем в начале своего существования с бульваром Хаусманна. Принятие Буэнос-Айресом такого подхода в 1880-х годах ознаменовало общий переход от английской к французской культурной модели, которая теперь воспринималась как более всеобъемлющая в своих модернизационных амбициях; построенные в это время салоны де Те просуществовали до нашествия Макдональдса в 1980-х годах. Как только парижская модель была представлена на обозрение всех посетителей, другие могли делать с ней все, что им заблагорассудится. В Будапеште решили построить самый лучший оперный театр в мире и смотрели по сторонам выборочно: на Париж, а также на великолепный оперный театр Готфрида Земпера в Дрездене и Бургтеатр в Вене. В одном отношении результат, полученный в венгерской столице, превзошел все остальные: Будапештский оперный театр был оснащен самым современным оборудованием и считался одним из самых огнестойких в мире. Будучи поздним застройщиком, перешедшим от дерева к камню только в последние годы XVIII века, Будапешт в целом проявил уверенность в выборе моделей, особенно в разгар строительного бума 1872-1886 годов. От Лондона он взял организацию проектов центральным комитетом, строительство набережных и оформление своего парламента; от Вены - многое из концепции Рингштрассе; от Парижа - бульвар. К началу века Будапешт стал жемчужиной, которую с интересом изучали немецкие и американские архитекторы.

Непосредственным толчком к перепланировке французских городов послужила необходимость создания пространства для новых железнодорожных станций и подъездных путей к ним. Другими факторами были удаление трущоб из центров городов и ностальгия по грандиозному планированию империи. Не в последнюю очередь строительный бум обещал иметь побочные эффекты для всей экономики, стимулируя ее как на местном, так и на национальном уровне. Эта динамика, хотя и инициированная политикой, но все больше обусловленная частными инвестициями, была наиболее выгодна Парижу, где в 1840-х годах уже предпринимались многочисленные попытки редевелопмента, но они не увенчались успехом из-за отсутствия законодательного обеспечения масштабного государственного вмешательства. Теперь же правительственный декрет создал необходимую базу, значительно облегчив муниципалитету скупку земли во внутренних районах города. Хаусманн воспользовался периодом, когда суды, зараженные строительным бумом, были готовы интерпретировать новые правовые инструменты в пользу властей. Однако он отнюдь не был всемогущ, и многие его планы по расширению улиц были сорваны интересами риэлторов. То, что большинство его планов воплотилось в жизнь, объяснялось как