Мы приехали в Верею довольно поздно, и нас уже не ждали. Наши “старики” были, кажется, обрадованы. Пили чай, и “старики” наперебой очень весело рассказывали о безобразии, крое в наше отсутствие учинил Натан. Напившись, он устроил настоящий сионистский дебош, кричал “Я цадик!” и требовал водки. Свинья. Н. Я. сказала, что Н просил заменить И. М. его Юлей, впрочем, у нас он тоже делал какие-то идиотские предложения в этом же роде, но она отнеслась к этому с юмором. Уморительно изображал Натана Е. Я. Н. Я. была очень оживлена и о работе не говорила.

‹…› Я составил для нее список вопросов, важных, на мой взгляд, для истории текстов, и мы вместе его обсудили. Главное: она решила, что всю работу над архивом она возьмет в свои руки, чтобы избежать разногласий между И. М., Сашей и мной.

Мы договорились, как мы будем работать. Н. Я. постарается вспомнить всё, что она знает об истории того или иного текста, а я буду делать текстологический свод, корому эти воспоминания будут служить как бы комментарием.

Я просмотрел альбомы. Они в ужасном состоянии, и пользоваться ими нельзя. Поэтому я решил их точно скопировать, чтобы Н. Я. работала с копией, а не с подлинником. Многих листов в альбомах недостает, в этой связи Н. Я. опять поминала Харджиева. Над альбомными текстами предстоит большая текстологическая работа, в них масса описок, неточностей, пропусков. Задача отделить описки от действительно существовавших вариантов.

Н. Я. записалатаки для меня свою ленинградскую поездку, к сожалению, очень кратко. Она переменила отношение к стихам Бродского, теперь она считает, что в них появилась настоящая мысль. (О Бродском, кстати, Борис[713] рассказал мне безобразную историю: надпись на книге своему почитателю: “Мне на вас насрать”.)

Н. Я. начала работать над “Неизвестным солдатом”. Я сделал для нее копию с альбомных текстов.

Чудный рассказ про А. А.: “А. А. кто-то сказал, что Виноградов не любит блата. – Как он смеет не любить блата? – закричала она. – Без блата у нас бы Пушкина не было!”

Вечером мы гуляли с Е. Я., и он рассказал мне следующее: когда О. Э. и Н. Я. жили в Детском селе (они жили в двухкомнатной квартире в помещении Лицея), то О. Э. всё время казалось, что в их комнату проникают все звуки из соседних квартир (хотя стены там были двойные). Это его безумно раздражало, и он целый день бегал по Д селу в поисках другой квартиры, таская за собой Н. Я., края возмущалась этим сумасбродством. Но О. Э. обрушивал на нее каскад ослепительных логических построений, имевших целью доказать совершенную естественность его поступков. Выслушав, Н. Я.сдавалась всегда.

Е. Я. рассказал это в ответ на мое шутливое замечание о том, что Н. Я. хотя и упрямая женщина, но признает свою неправоту, ежели она ей доказана строго логически.

Еще он сообщил мне, что О. Э., читая Данте, пользовался словарем, взятым у некоего Узина (?)[714].

За вечерним чаем Н. Я. рассказывала смешные истории об отце О. Э. Эмиле Вениаминовиче.

Е. М. Ф начала работать и работает на веранде, так что в комнату Н. Я. мне приходится проникать через окно.

Сегодня она продолжала “Неизвестного солдата”, но мне пока ничего не показывает. Я все-таки поражен ее энергии, она целый день чем-нибудь занята, то своими делами, то хозяйственными: варит варенье (прекрасное!), стирает, готовит, моет посуду – невероятно! Я дал ей книжку Флеминга “The spy who loved me”, и она пришла в восторг, чем ее очень дразнит Е. Я. О Флеминге: “Это первоклассный писатель грязного жанра”, и еще: “На вашем месте я бы училась языку по этой книжонке”, и еще: “Я хочу еще десять романов этого, как его…” Я сделал несколько снимков сегодня Н. Я., Е. Я., Е. М., если получится, они будут очень забавны.

После обеда Н. Я. занималась с Танькой английским, ставила ей произношение. Я очень смеялся, но они и меня заставили читать, и Н. Я. очень смешно меня наставляла.

За ужином шла какая-то веселая болтовня, но не помню, о чем.

Утро. Мы с Н. Я. на базаре. Покупку продуктов она никому не доверяет. По дороге на базар: “Ваша Танька прелестная женщина, в ней есть внутреннее изящество, вкус, она мне внешне нравится, только слабенькая, но это к тридцати годам пройдет”.

Учит меня отличать хорошее мясо от плохого, объясняет, чем баранина отличается от козла.

Выходим с базара, садимся в скверике, где стоит золотой Л, курим. Н. Я.: “Что такое ваш Аполлон Григорьев? – (Она прочитала вчера какую-то его критич статью.) – Как наша «Литературная газета». Фет – больной поэт, Достоевский – больной писатель…” Я говорю, что есть разница в смысле этого слова “больной”. “Ну, да, – говорит Н. Я. – он, конечно, не предлагает вести за это в милицию, но если он мог написать такое, ничего хорошего не выйдет”. И далее: “Возможно, что это еще так подобрано, подбирал директор Библ поэта… Егоров[715] – заместитель Орлова. Он из Тарту. Это он писал умные статьи о том, что теория карточных игр вполне пригодна для изучения литры, скажем, положит на стол даму Анну Каренину и рядом двух валетов… а ей всё время выходит казенный дом”. Она смеется.

Мы докурили. Идем в аптеку. Н. Я. протягивает в окошечко рецепт. Провизорша не может разобрать фамилию, и Н. Я., по слогам: “Ман – дель – штам”. Мы выходим, и я, смеясь, говорю, что очень странно было слышать, как Н. Я. втолковывает свою фамилию. “Еще чего захотели, чтобы они знали мою фамилию? Мне рассказывала А. А. про Сейфуллину. Та жаловалась ей, что ее не узнают в Союзе писателей, а в лавке всегда кричат: «Тов. Сейфуллина! Заходите. Есть чудная белая головка!» Она вообще была славной бабой среди всей этой… Не знаю, что она писала”.

Возвращаемся по домам. Танька еще спит. Пойду завтракать к Н. Я.

После завтрака Н. Я. показала мне то, что она смогла вспомнить о “Неизвестном солдате”. Это очень важно. Работа предстоит еще большая, а материала осталось невероятно мало по сравнению с тем, что было. “Меня трясет, когда я думаю об этом”, – сказала Н. Я. Она просила меня задать вопросы, но я сказал, что, прежде чем обсуждать то, что она написала, необходимо свести как-то вместе весь материал, чем тут же и занялся. Целый день сегодня ломаю голову над редакциями “Солдата”.

“Зачем тебе понадобился неизвестный солдат?” – спросила Н. Я. у О. Э. “Это я – неизвестный солдат”, – ответил он. “Аравийское месиво” – возможно, ассоциация с египетским походом Наполеона, но скорее – с кофейной мельницей. Второе подкрепляется словом “размолотых” в следующей строке.