– Я законы знаю, – вдруг заговорила она. – Никто меня не посадит. Кому надо старуху в тюрьму сажать? Тебе лет-то сколько? – ощерилась она, уставившись на меня. – Двадцать шесть будет? Все, прошло двадцать пять лет, по давности простят. А на людей, на их разговоры мне плевать.

Тут смысл сказанного стал доходить до меня, я выскочила из машины, распахнула заднюю дверь, ту, возле которой сидела Татьяна, и сказала, с трудом сдерживаясь:

– Говори, старая ведьма, что ты сделала с Ларисой?

– С этой сучкой? Она получила то, что заслужила. Гадина, чтоб ей на том свете вечно на огне жариться… – И через двадцать пять лет ее ненависть не утихла, лицо пылало гневом. – Скажи спасибо, что вас в детский дом пристроила… невинные души, хоть и чертово отродье…

– С чего ты взяла, что я… – Договорить я не смогла, грудь сдавило, я испугалась, что потеряю сознание, настолько дикой и ужасной оказалась тайна моего рождения.

– А чего тут гадать… – хмыкнула Татьяна, вроде бы даже получая удовольствие от происходящего, от растерянности, боли и запредельного ужаса, терзавших меня. – Виолка-то мне сболтнула, где ее приемная мать подобрала. Я что, не помню, куда вас подбросила? А потом ты явилась. Рожей вылитая она. Тут уж все ясно стало…

– Рассказывай, – сквозь зубы приказала я. – Рассказывай, как ты убила мою мать?

– Не убивала я ее, – буркнула Татьяна, взгляд все-таки отвела, руки ее, лежащие на коленях, нервно подрагивали. Может, тюрьмы она и не боялась, но меня в тот миг – несомненно. И правильно. Не было у меня к ней жалости, ни к ней самой, ни к ее старческой немощи. – Она сыночка моего погубила. Откуда тебе знать, каково лишиться единственного сына? Кровинушки моей… Он в могиле, а она живет как ни в чем не бывало, ходит, смеется… замуж собралась. Детей нарожает… а мне… мне-то каково? Сын единственный, ни родни, никого на белом свете. Это что, справедливо? Ни есть, ни спать не могла, все думала, как эту подлюку извести… Пошла вечером по тропе в лес, сердце успокоить. В доме точно в клетке. Возвращаюсь назад, а эта тварь впереди идет. Аккурат возле моего забора. Совести хватает мимо ходить. Все у меня в душе перевернулось. А тут камень под руку попался. Я ее сзади по башке и ударила. Крови нет, а она без чувств лежит. Думала, подохла. Куда ее девать? Найдут, на меня подумают. Я сколько раз грозилась, что своими руками придушу. Ну, я ее в подвал и спихнула. А она живая оказалась. И отпустить теперь уж не отпустишь, и добить не могу. А тут она еще запричитала: «Тетя Таня, не убивайте меня, я беременная!» Вот и держала на цепи, точно собаку, в рот тряпку запихав, чтобы не орала. Сначала думала, пережду, ее искать перестанут, тогда и закопаю возле огорода. А у нее пузо уже на нос лезет. Ненавижу, а рука не поднимается. Так шесть месяцев она в подвале и просидела. Не убивала я ее, – повторила Татьяна. – Кровью, подлюга, истекла. И рада бы помочь, да не сумела. А вас в ту же ночь свезла в приют.

– Зачем вы нас разделили? – спросила я, с трудом держась на ногах.

– Решила так: я одна на всем свете, и вам такая же судьба. По справедливости.

– Вы – сумасшедшая, – покачала я головой.

– Труп вы в доме не найдете, – хихикнула Татьяна, в тот момент в самом деле очень походя на сумасшедшую. – За двадцать пять лет только косточки остались. Я их в лесу зарыла, одну здесь, другую там. Ни в жизнь не сыщете. А если трупа нет, значит, ничего вы не докажете.

– Ты забыла о Виоле, – вмешался Алекс, с тревогой глядя на меня.

– А что Виола? От меня она ушла живая и здоровая…

– Виола написала картину, на ней подпол, в котором ее держали. Она тебе о похищении рассказывала?

– О каком еще похищении? Знать не знаю. Болтали с ней о разных пустяках…

– Ну, теперь знаешь. Подпол – точная копия твоего. Чему есть подтверждение: ее картина и описание, данное ею следователю.

– В толк не возьму, что ты городишь, – покачала головой Татьяна.

– Линолеумом ты после ее гибели обзавелась… А кто тебе его настилал?

К этому простому вопросу она оказалась не готова. Взгляд испуганно метался.

– Сама и настилала. Как сумела, – наконец пробормотала она.

– Да? А что за родственник к тебе приходит? По ночам от людей прячась?

– Нет у меня никакой родни. Проверь-перепроверь…

– Он жил у тебя в доме в то лето, когда ты держала в подвале беременную женщину. Сколько ему было? Лет десять, одиннадцать? Мальчишки очень любопытны… Он ведь быстро сообразил, что происходит. И что с ним стало потом? Ты догадывалась или точно знала? И покрывала его все эти годы, ведь окажись он в полиции, непременно бы рассказал о тебе.

– Я не знала! – отчаянно крикнула она.

– Через шесть лет он опять тебя навестил. Тебе помощь понадобилась, надо было крышу дома покрасить. Вспомни врача, который застрелился. Ты ведь уже тогда знала, кто убил девчонку.

– Нет, – кусая губы, бормотала она. – Нет… врач убил ее, врач… потому и застрелился. Всем известно…

– Кто жил у тебя тем летом? – выговаривая каждое слово, задал вопрос Алекс.

– Не было никого… Не помню…

– Я его найду, можешь не сомневаться. Говоришь, родни нет? Может, есть подруга детдомовская? Среди них поискать? Вдруг мне повезет и те, кто был с тобой в детдоме, отыщутся? Хотя бы один человек.

– Ищи, – прохрипела Татьяна. – А я ничего не скажу. И не грози. Убьешь, так тому и быть. Не больно жизнь-то сахарная, чтоб за нее цепляться. А ты сама на себя беду накликала, – повернулась она ко мне. – Я ведь предупреждала…

– Так это ты записку подбросила?

– Уберечь тебя хотела… да, видно, чему быть, того не миновать. – Она выпрямилась на сиденье и замерла. И мне, и Алексу стало ясно: она действительно ничего не скажет. Не пытать же ее, в самом деле…

Алекс перебрался на водительское сиденье, я села рядом с ним. Машина развернулась и направилась к шоссе. Возле железнодорожного переезда Алекс затормозил.

– Дальше сама доберешься. Очень может быть, он встретит тебя по дороге и вряд ли поверит, что ты промолчала. На всякий случай прощай.

Она опасливо посмотрела на нас и вышла.

– А если он действительно… – начала я, когда железнодорожный переезд оказался далеко позади.

– Если один монстр укокошит другого, я не возражаю.

– В таком случае с чем мы пойдем к следователю? – нахмурилась я.

– Яна, у нас по-прежнему никаких доказательств, – заговорил Алекс. – Я записал ее рассказ на диктофон, но это мало что значит. Старуха успокоится и заявит: оговорила себя под угрозой оружия.

– Откуда у тебя пистолет? – встрепенулась я.

– Юркино наследство. Никогда не знаешь, что в жизни пригодится.

– Мы не должны были оставлять ее. Нашу машину видели в санатории, и если с Татьяной что-то случится…