Вспоминая эти давние события, Дмитрий Алексеевич размышлял о судьбах этой императорской фамилии и о причинах, которые так серьезно повлияли на воспитание молодого великого князя Николая Константиновича… Кто мог служить ему примером благородного поведения?

Император Александр Второй? Нет, конечно, потому что император чуть ли не в открытую сошелся с княжной Екатериной Михайловной Долгорукой, которая была потомком великого рода от Рюрика и Владимира Святого, одна из княжон Долгоруких была женой царя Михаила Федоровича Романова… Между ними тридцать лет разницы, появились у них дети, а императрица по-прежнему тяжко больна, лишь изредка выходит вместе с императором по самым торжественным дням, выглядит как щепка… И вообще император уж чересчур падок на женское обаяние, к женщинам его неотразимо влекло, и мало кто ему отказывал… Высокий, учтивый, обаятельный, и он привлекал женщин своей неотразимостью. Нет, император никак не служил примером благородного поведения…

Его отец, великий князь Константин Николаевич? Нет, конечно, он был не так неотразим для женщин, как император, но был умен, сторонник либерального курса в империи, и преобразовал руководимое им Морское министерство на европейский лад, много читал книг по истории и экономике, высказывал много по-европейски нового и прогрессивного, а внешне был непригляден, невысокого роста, полноват и подслеповат, но так же, как и император, увлекался женщинами, много лет подряд в его любовницах или, лучше сказать, сожительницах была артистка петербургского балета Анна Васильевна Кузнецова, которую в минуты ярости великая княгиня Александра Иосифовна называла «танцоркой», у них появились дети, свой дом, где он с радостью бывал. Весь светский Петербург знал об этой любовной истории. И не только эти любовные истории пронизывали всю петербургскую жизнь. Двуличие, лицемерие, скрытность, лукавство, обиды и глубокое презрение к людям – все эти качества были присущи великому князю Константину Николаевичу. Да, он уговорил императора Александра Второго изменить свое отношение к крепостному крестьянству и освободить их от крепостной зависимости; да, по совету Константина Николаевича Александр Второй наметил большие преобразования в государстве, но нужно было проводить их в общество, а император слабый, противоречивый, сегодня скажет одно, а на следующий день другое, и реформы пошли наперекосяк, как и военные, двенадцать лет он поддерживал военного министра, а стоило появиться князю Барятинскому, как он тут же заколебался, возникла совершенно ненужная полемика в печати, в Комитете министров, в Государственном совете… Мог ли Константин Николаевич вести этот расшатанный корабль как председатель Государственного совета в добрую пристань? Нет, конечно… Как и не мог быть примером благородного поведения для двадцатилетнего своего сына Николая… А возьми любого из тех, кто оказался наверху, при имперском дворе, в близости от императора?

Никого из тех, кому хотелось бы подражать, кто был бы примером благородства и чести…

На минутку оставим нашего героя в его печальных раздумьях и процитируем часть воспоминаний «Петербургские очерки» князя Петра Долгорукого, который писал о том же имперском дворе и о людях, занимавших высшие должности в государстве: «Но в Петербурге живет и ползает часть дворянства, считающая себя «аристократией» по той причине, что окружает двор, что занимает высшие должности и что многие из членов ее обладают значительным состоянием. В этой гнилой части русского дворянства есть также несколько людей весьма честных и благородных, но они составляют незначительное меньшинство ее. Большая часть этой мнимой аристократии, которую справедливее было бы называть петербургской холопией, не что иное, как добровольные холопы, превосходительные, сиятельные, светлейшие, но все-таки холопы, которые усердно пресмыкаются и перед Гольштейн-Готторпской фамилией, и перед всяким временщиком, кто бы он ни был и какими бы позорными делами себя ни осрамил… Они не знают Россию, не понимают ее нужд и потребностей и, как всегда бывает в подобном случае, само собой разумеется, что и Россия их знать не хочет: когда последует переворот, они исчезнут и разбегутся, как тараканы. Эта «холопия» выносит всевозможные притеснения, выносит всевозможные оскорбления и от правительства и от временщиков с одним лишь условием: чтобы Европа о том не знала. Условия этого она жаждет, потому что любит разъезжать по Европе, и благодаря кошельку, туго набитому мерзостями дедов и прадедов, может быть во время пребывания своего за границей разыгрывать роль вельмож, забывая, что по возвращении в Россию может быть высечена в III Отделении. Она не имеет ни довольно ума, ни энергии, ни нравственного чувства, чтобы свергнуть с себя это позорное иго и чтобы силой вырвать у Гольштейн-Готторпской семьи те права, отсутствия коих не допустил бы для себя ни под каким видом последний поденщик в стране конституционной. Кто видел вблизи эту петербургскую холопию, тот не может не питать к ней чувства глубочайшего презрения…»

Это мог бы сказать и Дмитрий Алексеевич Милютин, воспоминания и дневники которого сейчас опубликованы… И все это видел, чувствовал, ощущал великий князь Николай Константинович. Другим, кем он стал, и не мог он быть. Поэтому Милютин предложил императору занести его в список сумасшедших. И действительно, в самое ближайшее время три придворных врача – Балинский, Карель и Здекауер – осмотрели Николая Константиновича и пришли к выводу, что он не производит впечатления здорового человека, шутит, совершенно равнодушен к случившемуся и вовсе осуждает себя за содеянное. Александр Второй, выслушав донесения врачей, высказал свое решение: Николай Константинович будет лишен чинов и орденов, возможно, будет суд и он окажется в заточении. Но в связи с отъездом императора вместе с великими князьями Константином Николаевичем и Алексеем Александровичем дело о суде как-то отошло на второй план, но шеф жандармов Шувалов об этом деле не забыл: совсем недавно на последнем заседании Государственного совета Шувалов высказался за отделение балтийских земель от России, великий князь Константин Николаевич резко возразил Шувалову, назвав его предложения вредным и преступным вздором. И эти стычки происходили постоянно, а Шувалов был самым близким другом императора и не выносил противоречий с любой стороны. Дело великого князя Николая Константиновича дало Шувалову счастливый случай отомстить Константину Николаевичу. А Константин Николаевич терпеть не мог Шувалова, человека высокого роста и благородной наружности, властного и умного, столь влиятельного и близкого к императору. Нападки на Шувалова император отмел спокойно, спор мелкий и никчемный, он давно решил держать прибалтийских дворян поблизости к двору, они хорошо сражались в Крымскую войну, достаточно вспомнить лишь умного и отважного генерал-адъютанта Тотлебена, который совсем недавно прочитал императору и его придворным прекрасную лекцию о Севастополе, о небывалой храбрости солдат и офицеров во время обороны города-крепости.

Перед отъездом императора военный министр Милютин, как обычно, докладывал о военных событиях. Говорил, а потом заметил, что государь не слушает его, углубившись в свои мысли, и тоже замолчал. Заговорил Александр Второй все о той же беде в императорской семье:

– Вещи, которые украл Ники, я вернул императрице и Константину Николаевичу, но они отказались взять эти драгоценности… Неслыханное дело в нашем семействе: были распутники, пьяницы, умалишенные, убийцы, но воров никогда не было…