и Глеба, Феодосия Печерского и некоторых других), мы видим довольно большое число областных, местночтимых угодников, для прославления которых сочиняются похвалы и жития. Впоследствии автор одного из таких житий (св. Прокопия Устюжского) простодушно заметил, что «каждая страна или град блажит и славит, и похваляет своих чудотворцев». «Великий Новгород блажит архиепископов Иоанна и Евфимия, Никиту и Иону, преп. Варлаама, Савву и Михаила Клопского. Псков же град блажит благоверных князей Всеволода и Довмонта. Московское же царство блажит и славит преосвященных митрополитов Петра, Алексея, Иону… Ростов же блажит и славит епископов Леонтия и Исайю и Авраамия… Смоленский же град и Ярославль блажит и славит великого князя Феодора и чад его Давида и Константина». И так далее. С течением времени похвалы и жития этих местночтимых святых составили целые областные отделы русской агиографии.

Из таких областных циклов в Северной России известны жития ростовские, муромские, новгородские и смоленские, а с XIV века московские, тверские и суздальско-нижегородские. Но эти жития, хотя заключали в себе немало чудесного и легендарного, и успели выработать некоторые общие приемы и общие выражения, однако их рассказ был прост, незатейлив, краток и довольно близко передавал разные обстоятельства времени и жизни святого, местные черты быта и природы. В таком виде существовало и житие первого московского митрополита Петра, написанного его младшим современником, ростовским епископом Прохором. Киприан, очевидно, не хотел удовольствоваться этим сухим, безыскусственным произведением, а предпринял собственный труд, чтобы возможно более прославить своего знаменитого предшественника и описать его подвиги соответственным его значению высоким литературным стилем. Он прибавил разные подробности, которых не было у Прохора, и опустил то, что находил не подобающим своей главной цели, то есть прославлению святого. Свой рассказ он начинает риторическим предисловием, вставляет в него многие рассуждения и заканчивает красноречивой похвалой святому. Прославляя Петра митрополита и возвышая его значение, Киприан вместе с тем и возвеличивал Москву с ее княжеским родом над всеми другими частями России, стараясь таким образом оправдать и упрочить перенесение сюда общерусской митрополии. Этот украшенный риторическими приемами труд Киприана сделался образцом, которому старались подражать последующие писатели, трудившиеся на поприще севернорусской агиографии.

К московской литературной школе, во главе которой стал Киприан, примкнула и письменность собственно троицко-сергиевская. Верная преданиям своего основателя, весьма любившего книжное дело, знаменитая лавра скоро сделалась новым и важным средоточием севернорусского духовного просвещения, собирая отовсюду многие книги в свою библиотеку и поощряя своих иноков к литературным занятиям. Еще Киприан не сошел в могилу, когда из среды троицких монахов и даже непосредственных учеников Сергия выступил биограф сего последнего Епифаний. Этот даровитый русский монах воспользовался всеми средствами того времени для своего книжного образования. Судя по некоторым его выражениям о самом себе, он много путешествовал, побывал в Царьграде, на Афоне и в Иерусалиме. Некоторое время он жил в ростовском монастыре Григория Богослова. А мы знаем, что этот монастырь, устроенный при Ростовской епископии и названный Затвором, имел по тому времени богатые собрания греческих и славянских рукописей и служил важным средоточием книжной образованности в Северной Руси. Епифаний пребывал здесь в одно время со Стефаном, после просветителем Пермским, сдружился с ним, вместе занимался изучением духовной словесности и вскоре после его смерти написал его житие. Итак, литературная известность Епифания основана главным образом на двух его агиобиографических трудах: на жизнеописании Стефана Пермского и Сергия Радонежского. Труды эти, относящиеся к началу XV века, обнаруживают, во-первых, большую начитанность в авторе, а во-вторых, значительный литературный талант. На их витиеватом, красноречивом языке, испещренном многими искусственными оборотами и выражениями, ясно отразилось влияние греческой и югославянской письменности. Уважение, которым пользовались сочинения Епифания в Древней Руси, выразилось в данном ему прозвании Премудрого. Кроме Сергиева жития, он написал еще «Похвальное слово» этому святому. Но его жизнеописание Сергия более известно не в первоначальном своем виде, а в той переделке и сокращении, которым оно подверглось под пером Пахомия Серба.

Этот ученый инок Афонской горы, искусный в книжном деле, в княжение Василия Темного прибыл в Москву; здесь главным образом занялся составлением житий святых и писал им каноны, по поручению высших властей. Так, кроме названной биографии Сергия, по желанию митрополита Ионы и всего освященного собора Пахомий описал житие, подвиги и чудеса московского митрополита Алексея; а по кончине Ионы и открытии его мощей написал канон этому святителю. По поручению великого князя Василия он ездил в Кириллов монастырь собирать сведения о святом основателе его и написал житие Кирилла Белозерского. Между прочим, архиепископ Новгородский Иона вызвал Пахомия в Новгород, и там по поручению владыки он отчасти переделал и украсил, отчасти вновь написал жития и каноны для некоторых новгородских святых, каковы Варлаам Хутынский, архиепископы Моисей и Евфимий, преподобный Савва Вишерский и прочие; за что владыка одарил его «многим серебром, кунами и соболями». Вообще, это был писатель, хотя не столь талантливый, как Епифаний, но очень плодовитый, которого произведения много читались в Древней Руси и служили образцами для последующих русских агиобиографов. Он главным образом установил те однообразные приемы и выражения для жизнеописания и прославления святых мужей, тот несколько холодный, риторический стиль, которым следовали потом наши составители житий. Такая печать однообразия и обилие общих мест сделались главной причиной, почему эти жития как исторический источник много уступают более простым и безыскусственным произведениям русской агиографии в эпоху, предшествовавшую Киприану и Пахомию, а также и тем произведениям XV века, на которых еще не отразилось влияние этих писателей. Для примера укажем на новгородское житие преподобного Михаила Клопского; сохранившиеся до нашего времени отрывки этого жития в первоначальном их виде представляют некоторые любопытные исторические черты сравнительно с позднейшей его переделкой и искусственной обработкой, где эти черты изгладились и где вместо них являются разные прибавки, очевидно, уже под московским влиянием. Так, Михаил здесь называется родственником московских князей и, по поводу рождения Ивана III, пророчествует о близости падения Великого Новгорода.

К богатому отделу русских житий, украшенных легендами о чудесах и благочестивыми размышлениями, примыкает оригинальная и довольно обильная литература исторических сказаний или так называемых «Умильных повестей» о русских князьях, замечательных лицах и знаменитых событиях, — также сохраняющая свои областные или местные оттенки, владимирские, ростовские, новгородские, псковские, смоленские, рязанские, тверские, ярославские, московские. Таковы сказания: новгородское — об Александре Невском или собственно о победе над шведами, псковское — о князе Довмонте, рязанское — о нашествии Батыя и Евпатии Коловрате, тверское — об убиении в Орде Михаила Тверского, ростовское — о Петре, царевиче Ордынском, ярославское