Эта великая княгиня, конечно, есть не кто иная, как Мария Ярославна, супруга Василия Темного, пережившая его многими годами. Отсюда мы заключаем, что легенда, связанная с рождением Василия Васильевича, вставлена в летопись не ранее последней четверти XV века и принадлежит к тем благочестивым сказаниям, которые имели целью прославление рода великих князей Московских.

Местный или областной характер летописей неизбежно выражался как в явном пристрастии к своим князьям или иерархам, так и в неприязненном тоне по отношению к другим областям, с которыми случались столкновения. Суздальско-московские летописцы, например, иногда недружелюбно относятся к рязанцам и новгородцам; а новгородские к тверичам и москвичам. Такие взаимные отношения летописцев необходимо поэтому брать в расчет при оценке их известий. Новгородские летописи в эту эпоху, как и прежде, составляли особую группу; они велись, конечно, под надзором владычным, в духе новгородской самобытности и следили преимущественно за событиями своей земли. С XIV века, когда Псков приобрел политическую самостоятельность, появляются особые летописи псковские.

В Западной и Литовской Руси в XIV и XV веках продолжали вестись летописи на русском языке; они повествуют, собственно, о деяниях князей Литовских и преимущественно о роде Гедимина. Известия этих летописей находим в нескольких позднейших летописных сводах и у некоторых польских хронистов, например у известного Длугоша, писавшего во второй половине XV века[90].

Относительно самого вещества, на котором писали в Древней Руси, в XIV веке происходит важная перемена: вместо прежних харатейных или пергаменных встречаем рукописи, писанные на бумаге хлопчатой и тряпичной. А в конце этого столетия в Северо-Восточной Руси, судя по летописям, вместо марта новый год начинается с сентября; но летосчисление по-прежнему ведется от сотворения мира. Что касается до самого письма, то в рукописях XIV и XV веков преобладает так называемый полуустав.

Многие рукописи данной эпохи, так же как предыдущей, обильно украшены миниатюрами, то есть рисунками заглавных букв и заставок. В обозрении предыдущего периода мы заметили, что древние русские живописцы в этой отрасли искусства (в орнаменте) проявили немало самобытного художественного творчества, на основе византийских и югославянских образцов. Любопытно, что дальнейшие успехи миниатюрной живописи продолжались у нас и в эпоху татарского ига: прихотливое сочетание человеческих фигур и разных звериных чудовищ, грифонов и драконов, переплетенных ремнями и змеиными хвостами, изображенных яркими и вместе нежными красками — это ласкающее глаз узорочье достигает замечательной степени своеобразного развития именно в рукописях XIV века. Впрочем, подобные рукописи большей частью относятся к письменности новгородской, следовательно, к тому краю, который менее других испытывал на себе непосредственный гнет от варваров. В рукописных орнаментах XV века заметен уже явный упадок этого самобытно развившегося русского стиля (так называемого «тератологического», т. е. звериного); следовательно, общий упадок просвещения и более свободного развития и тут оказал свое действие. В этих орнаментах вновь является близкое подражание рукописям византийским и болгаро-сербским, преимущественно исполненным в афонских монастырях; что соответствует указанному выше усилившемуся с конца XIV века византийско-славянскому влиянию на нашу письменность вообще. На место затейливых звериных и человеческих фигур в рукописных орнаментах теперь преобладают вплетающиеся друг в друга кружки и решетчатые сплетения из ремней.

В отделе иконописания русское искусство этой эпохи продолжало строго держаться византийских образцов, и учителями нашими по-прежнему являлись греки, о чем ясно свидетельствуют летописи. В наибольшей чистоте греческая или корсунская иконопись процветала в Новгороде. Так, в первой половине XIV века здесь упоминается о работах иконников под руководством гречипа Исайи, а во второй гречина Феофана. Несколько более самостоятельности проявляет в эту эпоху московская иконопись; она начала развиваться со времени Петра митрополита, уроженца Юго-Западной Руси, который сам владел иконописным художеством. Любопытно, что его преемник грек Феогност поручил расписывать соборный Успенский храм своим греческим мастерам; а в это же время великий князь Симеон Гордый отдал расписание Архангельского собора «дружине» русских иконников. Точно так же и расписание придворного (монастырского) храма Спасо-Преображенского великая княгиня Анастасия Гедиминовна поручила дружине русских иконников, во главе которой стояли мастера Гойтан, Иван и Семен; о них летопись прямо заметила, что они были родом русские, но учились у греков. Затем точно так же встречаем в Московско-Суздальском краю имена иконных мастеров то греков, то русских. Из среды последних особенно выдвигается Андрей Рублев, в первой половине XV века. Его имя главным образом связано с Троицко-Сергиевой лаврой; следуя заветам своего основателя, эта лавра наряду с литературной деятельностию заявляет себя и собственной иконописной школой. Уже племянник Сергия Феодор, впоследствии архимандрит Симонова монастыря и архиепископ Ростовский, живя в обители своего дяди, научился иконописному искусству. Из той же троицкой школы, по-видимому, вышел и Андрей Рублев, хотя потом он был монахом одного из монастырей, основанных по благословению того же св. Сергия, именно подмосковного Спасо-Андроникова, где и скончался около 1427 года. Он участвовал в расписании Троицкого собора Сергиевой лавры, и главным его памятником здесь служит местная икона Св. Троицы. Далее по летописям известно, что он в 1405 году вместе с иноком Прохором и Феофаном Греком расписывал в Москве придворный Благовещенский собор, построенный Василием Дмитриевичем; а спустя два или три года, по поручению того же великого князя, вместе с иконным мастером Данилом поновлял иконное письмо во владимирском Успенском соборе. Иконы рублевского письма отличаются строгим рисунком и несколько дымчатой раскраской (от преобладания вохры). С этой эпохи иконописное искусство в Москве настолько упрочилось и развилось, что после Рублева встречаем только чисто русские имена мастеров.

Что касается до храмового зодчества, то мы не можем указать в Московской Руси ни одного действительно замечательного памятника татарской эпохи. Здесь господствовал вообще тот же владимиро-суздальский стиль, который развился в предыдущую эпоху, но уже без его изящества и без тех роскошных обронных украшений, которыми мы доселе любуемся на соборах Дмитриевском во Владимире и Георгиевском в Юрьеве. Наиболее сохранившимся в первоначальном своем виде храмом данной эпохи является Успенский собор в Звенигороде. Так же как и суздальские церкви, он сложен из тесаного белого камня и по тому же архитектурному плану; на половине своей высоты он снаружи также украшен поясом; но этот пояс состоит только из нескольких узорчатых полосок, высеченных на камне. В том же стиле имеем: собор в Савином монастыре, расположенном в окрестностях Звенигорода, Троицкий собор в Сергиевской лавре, церковь на Старом Симонове (т. е. у Симонова монастыря под Москвой); а также церковь Ризположения и придворный Благовещенский собор в Московском Кремле. Эти храмы, отчасти переделанные, отчасти вновь построенные, относятся собственно к концу XV века