— Позабыли распри, — снова протянул, слегка картавя, Вася, — ага. Днепр расчленили, фиг проплывешь, зараза… Правда, говорят, когда начинается половодье — границы исчезают, во какой коленкор-то, а? — он дробненько рассмеялся. — Там есть участок, где граница идет точно по середине реки, с одной стороны Белоруссия, с другой — Украина…

— А по центру линия смоленская, — сказала Вероника.

— Может, и так, — согласился Вася. — А как половодье все затапливает, где же этот… фарватер? Х-ха-ха-хи-хи. И нелегалы на лодочках и шныряют туда-сюда. А эти мудаки на катерах рассекают с автоматами, погранцы-то, вот дерьмо. Гагарин в прошлом веке границы разомкнул и упразднил — ну по идее-то? А они все гоняются за своими хвостами… Сбесились, что ли?

— Анархическое дробление и произошло, — заметил Косточкин. — Не так разве?

— В смысле границ стало хуже, чем было. В Грузию или Эстонию уже не проедешь так просто, — поддержала его Вероника.

— Да потому что боятся оскала собачьего патриотизма, — сказал Вася.

— Бакунин, Вася, конечно, человечище и глыба, но все это он где писал? — спросил Косточкин.

— Что?

— Да письма эти.

— Где, где… В Женеве, — ответил Вася. — Он же в бегах был… Как я.

— От кого убежал? — спросила Валя.

— Известно от кого, от кого еще у нас бегать. От царя, — отозвался Вася.

— Ты-ы?

— Да оба мы! — воскликнул Вася.

И Валя снова начала напевать про двух Лазарей. Один богач, другой бедняк, и бедняка ангелы понесли к Давиду-царю.

— Откуда ты знаешь эти песни? — спросила Вероника.

— Да ведь наслушаешься в Дому, — отвечала Валя. — А как память у меня хорошая, то и пою потом. Могу и тебя, голубушка, научить.

— Только мне до Женевы не добраться, — со вздохом проговорил Вася.

— Здесь Родос, здесь и прыгай, — сказал Косточкин.

И Вася зашелся своим фирменным смехом минуты на две. Так что и Валюнчик начала ему помогать, засмеялась и Вероника. Смех у Васи был заразительный, беспечный, ну, словом, дурацкий.

— Прыгал бы, — сказал он, отсмеявшись. — Так рукава на спине связывают и ремнями к койке принайтовливают опричники-то.

— Вася, да что приключилось? Крыша поехала?

— Это у вас у всех она едет. Родос, Родос. Ну какой такой Родос?! Египет сибирский. Скажи слово по-честному — и очутишься в Кащенке с кляпом во рту. В кабинете у следака. И чё он говорит? А он, хряпа, интересуется, почему я в бога не верю и позволяю себе такие высказывания, что, мол, это кровавый бог-идол благословляет своих богоизбранцев истреблять в земле обетованной всех под корень нафиг, чистый фашист. Ты, Никкор, знал, что каратели не фашистами были выдуманы, а евреями? Там в ихней библии черным по белому написано: каратели. Вот дерьмо-то…

— Господь наш каратель! — заговорила Валя, покачиваясь. — И не пощадит тебя око Мое, и не помилую… По путям твоим воздам тебе, и мерзости твои с тобою будут… и узнаете, что Я Господь каратель. Вот день! Вот пришла напасть!.. Восстает сила… ничего не останется от них, и от богатства их, и от шума их, и от пышности их. Пришло время, наступил день, купивший, не радуйся, и продавший, не плачь… Затрубят в трубу!..

— И все накроется медным тазом, — закончил Вася. — А я хочу спросить: так кто есть такой ваш этот боженька: Каратель или Любовь?

— Он может и любовью покарать, — ответила ему Валя. — Да, да, Серебряная? А? А? Ну, невеста, скажи нам.

Она тронула за плечо Веронику.

— Кто тебе сказал… — начала Вероника, но осеклась.

— А мои соображения просты, — продолжал Вася. — Легко сообразить-то. Что за мир этот фокусник сотворил? Мир, полный дерьма, а не любви никакой. Вот. И это дерьмо располосовано на границы. И одни мешают дерьмо с кровью — и получают денежки. Не то ли на войне? А другие с корочкой хлебной во рту, чмокают, как детки. И по щелчку за хвостом своим гоняются. Дурка этот мир и есть. Что же тут хорошего? Зачем он такую игру-то сбацал? Тоже мне, геймер. Разве он не мог предвидеть, ну, этого… грехопадения там? Мог, а ради прикола игру-то программировал, стучал клавишами своего суперкомпьютера, хохоча, наверное, в особо крутых местах, ну там первый секс Адама с Евой, у которых, как у советских, секса и не было, потом распятие сына, распятие всяких спартаков пачками, пирамиды из голов Чингисхана, и дальше понеслась косая: атомная бомба в Нагасаки, газовые камеры Гитлера, ямы, полные трупов всяких там еврейчиков, славянчиков, цыганчиков, триллер под названием «Стальные челюсти» — ну наше, отечественное, тридцать седьмого года выпуска, самое душевное: челюсти, жрущие народ вместе с колючей проволокой и потрохами. Дальше еще веселее: славянчики, ну внучата ихние, выбриваются и — о-па! — марш-марш левой! Марш-марш правой!.. Тра-ля-ля-ля-ля-ля… толпа цвета хаки! И у всех — собачьи хвосты.

Валя вдруг тихонько начала подвывать.

— Вася! — воскликнул с чувством Косточкин. — Не нагнетай, а?

— Не я, друг Никкор, нагнетаю, не я.

— Так это и есть — свобода выбора, — сказала Вероника.

— Да, — подхватил Косточкин, — ты что, хотел бы получить в этой игре другую роль? И вообще чтобы все было по ранжиру, как в той же армии? Добрые — в этой казарме. Более добрые — в другой. Сверхдобрые — в третьей…

— Или в шестой, — добавила Вероника. — Мне сразу вспомнилась одна игра, где ничего не происходит в общем-то. Просто все живут в очень красивых экопоселениях. Очень красиво… и скучно.

Вася вдруг захихикал.

— Ну а рай там обещали в рекламной паузе — не такой ли, блин?

И Валя перестала скулить и начала снова напевать:

— «Вы, народ Божий, православный… Вы по-матерному не бранитесь… Вы за матерное слово все пропали… Мать Пресвятую Богородицу прогневили…»

— Вот еще православные, мол, самые-самые христиане. И тэ дэ. Ну вот вся эта хрень, что вещают жирные батюшки. Это тоже — хвост. Церкви в золоте, попы в салонах крутых тачек, а по деревням старухи да старики пропадают, бывшие хлеборобы, ну те, что в битвах за урожай надорвались. Святая Русь! — Вася залился смехом. — Да где она? Ну где? Здесь, у вас, что ли? В этой дыре? Ты ее увидел, Никкор? Увидел? А? А? Скажи.

— Вася, ты просто насмотрелся каких-то игр…

— Нет, пусть игр, пусть, так ты ее увидел хотя бы краешком? Игру такую: «Свята-а-я Русь». Есть такая игра хотя бы? Ты же фотограф, всюду нос суешь, ну? Чего видел в этой самой западной точке нашего Египта? В этой витрине на Запад? Я на скорый глаз уже разглядел охренительно убитые дороги, обшарпанные стены, какие-то лачужки. Витрина, Никкор, не здесь. И не в Вологде, например. А на Плесе и в других там местечках, где у них имения. Вот там и витрина. А здесь и в Вологде — трущоба. В которой все заняты суперинтеллектуальной игрой: поймай свой хвост. Ты случайно не тем же здесь занимался? Под звон колоколов? — И Вася дробненько заразительно засмеялся.