Зазвучал позывной Эшкрофта. Косточкин посмотрел на дисплей. Это была Марина. Он поднял руку, призывая Васю к молчанию, и ответил. Марина не вытерпела и позвонила, чтобы узнать, где он обретается — уже давным-давно пьет ирландское с друзьями в «Конор Мак Несса» на Профсоюзной? Косточкин с удивлением слушал ее голос. Это был какой-то голос с другой планеты. Он ответил, что нет, все еще в Смоленске и позже перезвонит, сейчас некогда. Марина удивилась: что у него за дела в такой час и вообще — почему он еще там? Косточкин снова повторил свою мантру и отключился… наверное, слишком поспешно…

— Марлинка? — бесцеремонно спросил Вася.

— Ммм, — неопределенно протянул Косточкин.

— Беспокоится? — продолжал Вася. — Хх-хы-хи-хи-хи-хи… Не передумал ли ты жениться.

Косточкин послал Васе угрожающий взгляд в зеркало. Но тот и не заметил.

— Не решил ли бросить все к чертям и забуриться в провинцию? — говорил неугомонный Вася. — А чё? Крутой поворот игры, до такого эти креаклы не додумывались. Наверное, и главный креакл почешет репу под нимбом. Были же эти хождения в народ, как там, «Народ и воля»? Хождение Никкора в народ. Много ты тут нафоткал? А действительно, вместо того чтоб за хвостами гоняться, лучше бы поехали в провинцию, как раньше осваивать целину ездили. Где вы, с кем вы, мастера и подмастерья культуры? Науки и техники?.. Фиг! Один брех! То бишь — брехня. Этот поезд в огне, а провинция — как обычно, в говне. Простите за грубое. Но надо еще добавить звон — колоколов и монет, это и будет роликом нашей державы. Да и любой другой, по большому счету. Только с лучшим асфальтовым покрытием дорог в провинции. Ведь зверь государства всюду един: чудище обло, стозевно и стозвонно.

— Озорно, огромно, стозевно и лаяй, — машинально поправила Вероника.

— А, да, спасибо! Про лай я упустил. А это в тему. Во-от… И за мной это чудище гонится. А поп его погоняет. Или сам господь бог? Ну геймер, у которого я вышел из-под контроля. Воспользовался якобы свободой, про которую вы тут мне втирали…

— Пожалуй, — сказала Вероника, — причалим сюда.

И автомобиль начал сворачивать к кафе на окраине города или уже даже где-то в пригороде, как вдруг заиграла моцартовская флейта у Вероники. Подруливая к кафе, она взяла трубку. Ответила.

— Да?

Больше она ничего не говорила, не произнесла ни слова. Молча слушала. Косточкин посматривал искоса и незаметно на девушку. Лицо ее было бледным, глаза большими и черными. Из трубки доносился мужской голос. Косточкин пытался расслышать его, угадать, кто это и зачем он звонит. Наконец голос пресекся. Вероника растерянно посмотрела на Косточкина, убирая трубку, и, не выдержав, сказала:

— Этого еще не хватало…

— Что-то случилось? — спросил Косточкин.

— Телефон был не отключен, — упавшим голосом произнесла она.

— Чей? — быстро спросил Косточкин.

— Вадимов. И мой.

— Что?! — вскричал Вася Фуджи. — Вот дерьмо! Зараза! Нас прослушивали?..

— Нас всегда прослушивают! — радостно подтвердила Валя. — Всегда, везде! И мы никогда не одиноки! Нигде и никогда! Аллилуйя! Он нас слышит. Все наши секреты, горести и подлости, самые скрытые помыслы. Все знает. И все вписывает в книгу! Аллилуйя! Аллилуйя! Ибо мы не одни и не брошены. Он нас слышит в день тридцать три раза! Услышь, Господи, правду мою, внемли воплю моему, прими мольбу из уст нелживых. От Твоего лица суд мне да изыдет; да воззрят очи Твои на правоту. Ты испытал сердце мое, посетил меня ночью, искусил меня и ничего не нашел… Утверди шаги мои на путях Твоих, да не колеблются стопы мои. К Тебе взываю я, ибо… ибо Ты услышишь меня, Боже; приклони ухо Твое ко мне, услышь слова мои… Храни меня, как зеницу ока; в тени крыл Твоих укрой меня от лица нечестивых, нападающих на меня, — от врагов души моей, окружающих меня…

— Пожалуйста, нельзя ли потише? — попросила Вероника, сжимая пальцами виски.

Вася Фуджи схватил цепко плечо Косточкина.

— Ты же говорлил?! А вон оно как… Зараза… И я клюнул. Это кранты.

Он взялся за рюкзак, в котором захрустела бумага.

— Васечка? Васечка? — спрашивала Валя.

— Нас засекли, вот что! — ответил ей Вася. — Сейчас сюда прилетят орлики. Надо смываться!

— Нет, — пыталась объяснить Вероника, — вам нечего беспокоиться… Через час телефон отключился после звонка. О боже.

— Не бойся, не бойся, — говорила ей Валя, — это хорошо, так надо! Господь услышал тебя, твое сердце услышал. Тук-тук!

— Ах, да прекратите вы. То кости стучат так, то…

— Нет, сердце, сердце! — возражала Валя. — И ты слушай его. Только и всего, и ничего тебе больше не надо. Оно и скажет всю правду.

Вася открыл дверцу и выскочил из автомобиля, будто и вправду уходил на дно. Он тяжело дышал, озираясь. Косточкин, чертыхнувшись, вышел за ним. Вася пошел в сторону.

— Да постой ты, Фуджи!

Вася оглянулся затравленно. Глазки его бегали.

— Кто эта чувиха? Откуда она? С кем?

— Это… это Вероника, — отвечал Косточкин. — Ничего не бери в голову. Я ее люблю.

— Ты ее любишь?

— Да.

— А Маринка? И кто там сидит у нее на мобиле?

— Какая тебе разница.

— Ого! Ну нет. Я смываюсь. Дай мне денег, сколько можешь, и я рву когти.

— Куда?

— На запад востока!

— Что стряслось, ты в двух хотя бы словах можешь?..

— Да что, что… зарлаза… Я тебе уже рассказал.

— Когда?

— В машине, вот.

— Там? — спросил пораженный Косточкин, кивая на автомобиль, в котором продолжали сидеть девушки.

— Ну а где еще?.. Только еще название было: «Собака Баскервилей наших болот».

— Что это?

— Да ничего! Пост в соцсетях! И все.

— Что?

— Ты придурлок, что ли? С луны свалился или совсем ошалел в этой провинции?.. Меня тихо загребли. Сказали, обратился с жалобой священник, оскорбленный этим сравнением.

— Каким?

У Васи лицо исказила плаксивая мина.

— Ты чего, Никкор? Троллишь? Сравнением его истукана с живым великолепным догом! Правда, измазанным фосфором или чем там. А вся эта статейка — пересказ писем Бакунина, и всего лишь. Но они меня свинтили, они бы и Бакунина свинтили, да куда там… далековато. Очуметь, баба эта, резиновая кукла, миллиарды стырила… На святое этого государства позарилась — оборонку. И ничего, подержали взаперти в хоромах, да и выпустили. А тут статейку тиснул… Свобода же слова? Для кого свобода, а для кого трындец, зараза. Свободно можно костерить хохлов, и таким писакам — зеленый свет. А мне — собачья конура. Я рыпнулся было, но следак посоветовал молчать, и тогда, мол, тихо все спустят на тормозах, а не то будет, как у других: экстремизм, религиозная рознь, реальный срок. И я, дебил, поверил, прикусил… Никому ничего. Но на очных ставках с тем попом дискутировал и со следаком, так они меня в Кащенку засунули. А я оттуда сдернул. Врубаешься? Это и есть собачье правосудие.