Но днем Охлопьев преподавал, и Косточкин лишь слышал сопение Санчо за дверью.

Обедал он в каком-то кафе в захламленном дворе среди убогих пятиэтажек, текилы там не было, и пришлось заказать водки. Пил и не пьянел.

Потом бродил по туманным улицам, заворачивая иногда в какие-то пирожковые и прочие забегаловки, продлевая уже эту спиртуозную линию водкой, горькой водкой с крабовыми палочками, хоть и звучит это скверно… Да. Но что поделать?

Что поделать?

Хотел пойти в собор, но понял, что не надо. И все-таки пошел. Зачем? А вдруг, вдруг там он и увидит. Кого? Ну… хотя бы Валю. Валю. С ее песнями-молитвами. Какое восхитительное у нее имя. Валя. Как волна какая-то теплая и чудная. Валя. Или хотя бы встретит другую блаженную. Ведь они на Руси были в почете. К ним прислушивались.

А ведь и это была какая-то такая мелодия… ну, тоже линия… То есть — идиотизма. Х-ха. А они спрашивают, зачем народ пьет. Вот затем. Ага. Не плачь, Маша, я здесь… На Росинанте воображения, так сказать. Но ведь все взаправду? Да? А то как же. Все.

Он вошел во двор собора. Здесь никого не было, кроме голубей.

«Что, унесли ту бабу?» — мысленно спросил их Косточкин, подмигивая. И подумал, что может получить и такой ответ: «И твою тоже». Но голуби молчали, ходили, переваливаясь, что-то склевывали.

Косточкин обошел вокруг собора и даже побывал на смотровой площадке. Но и там никого не обнаружил. А ждал: вдруг из этих домов на горе выйдет Адамовна? Женщина с чудесным лицом или даже уже ликом? От нее исходило какое-то успокоение, вот что. А именно этого жаждал Косточкин. Водка успокоения пока не приносила. И ему хотелось плакать. И даже выть по-собачьи. Его одолевала ностальгия по Веронике. Только он обрел эту родину, как сразу и утратил. Разве это справедливо? Гуманно, а? А?

Косточкин вдруг понял, что задает вопросы уже небесам.

Или Дубровскому на Росинанте?

«Ангел Дубровский, спаси», — пролепетал Косточкин.

И это была первая в его жизни молитва, ну или просьба к небесам.

Но пока там никого не было или иногда где-то в стороне, над чашей оврагов, забитых разношерстными лачугами и диковинными кирпичными коттеджами, пролетали какие-то черненькие птички — то ли галки, то ли стрижи… Хотя нет, стрижам еще было рано.

Отсюда он видел красную церковь, за нею серел дом Охлопьева, замыкала чашу стена с башнями… И вон та… Нет, другая, да, — круглая башня Веселуха. Башня, где Косточкин был счастлив. А потом его счастье украл банкир. Или… купил?

Купил?!

Косточкин заскрежетал зубами.

Так нет же! Он будет биться. Еще посмотрим, кто кого. Косточкин с Дубровским, да и остальными толедцами, или банкиры с психиатрами!.. Святая Русь Валя и западный восток Фуджи или Собака Баскервилей?

Только зачем Вася поехал куда-то? Ведь запад востока — здесь, здесь.

Толедо будет столицей, это же ясно любому дураку. Только надо будет обратить полностью в эту веру Васю. И Валю. И народ — Королька там, Алису, Руслана… Маринку? Ее не обратишь, у нее папаша в Газпроме.

Косточкин повернулся к собору и сфотографировал его, улетающий собор, как то и предрекала Валя. Он это увидел!

Значит, Дубровский точно есть где-то там на Росинанте.

Откуда-то из-за стены выбежали сразу четыре бездомных пса и уставились на Косточкина.

«Сейчас они меня покусают, — медленно думал Косточкин, — порвут… И тогда точно сбудется предсказание дурочки: я не уеду никуда, здесь и останусь».

— Не плачь, Маша, я з-десь… То есть Яна. То бишь Вероника, — пропел он.

Все это было довольно нелепо, странно, но псы как-то лениво, посматривая друг на дружку, приближались. Двое были довольно крупными, рыжеватый один, другой пегий, с хвостами палками. Вид у них был борзый. Один задрал лапу и сбрызнул белую стену, потом начал рвать лапами снег, уже с угрозой глядя на Косточкина.

И тут Косточкин вспомнил, что в сумке у него фонарик с электрошокером. Он достал черный фонарик. Вот истинное оружие фотографа — свет, электричество. Косточкин почувствовал себя воином света, да. Сейчас он задаст собакам!

— Ну? — с вызовом спросил он, сжимая свое оружие. — Мракобесы! Что?..

И тут псы окончательно определились: вдруг замерли, поставив хвосты торчком и навострив уши, внимательно глядя на человека, и рыжеватый пес с квадратной мордой и полувислыми ушами зарычал.

— Да? — спросил Косточкин, выставляя вперед фонарик. — Да?

И вслед за вожаком зарычали остальные, показывая желтовато-белые клыки. Они пошли на Косточкина. Но и он сам на них шел, как истинный рыцарь. И сделал выпад со своим мечом, нажал на кнопочку — рраз!..

Но за этим ничего не последовало. И псы, вздыбив загривки, кинулись, — да тут раздался окрик:

— А ну! Эй! Вссыть! Дик!

И рыжеватый вожак быстро оглянулся и вдруг замотал хвостом. Снизу к соборной стене поднимался священник в куртке поверх рясы, в шапочке, с высоким лбом, точеным носом, небольшой бородой.

— Ах вы, паршивцы! — восклицал священник. — Что это задумали?.. А ну, пошли! Пошли!

И вся стая подбежала к нему, виляя хвостами, прижимая уши. Он трепал их по головам, Дика даже ударил легонько по квадратной морде.

— Пошли! — повторил священник, присвистнув, и собаки побежали прочь, за железную оградку, где начинались заросли оврага.

Священник посмотрел на Косточкина.

— С-спасибо, — пробормотал тот, пряча свое оружие и изо всех сил стараясь выглядеть трезвым.

Легкая улыбка тронула тонкие живые черты лица священника.

— Это вы зря, — сказал он.

— Ч-что? — спросил Косточкин.

— Да известно что, — сказал священник.

Он немного окал, задавая особенный лад словам. Глаза его были светло-голубыми.

— Мне… не все известно, — возразил Косточкин. — Как Сократу, — добавил он.

— Ну, хотя бы не все, — заметил священник. — Уже отличие от Сократа.

— А… вам? — спросил Косточкин.

Священник развел руками и ничего не ответил.

— Да, вам… больше, — сказал Косточкин. — Имя Дика известно. Прямо как имя… кита. Есть такая одна композиция «Моби Дик» у «Лед Зеппелин»… Ну группа такая. Британская.

— Я слышал, даже книга такая есть, — сказал священник, входя в ворота.

Косточкин шел за ним, зацепился ногой за железный порог, схватился рукой за железный косяк, засмеялся.

— Точно!.. Правда. Вы тут вообще все книжники.

В своеобразном ущелье между стеной собора и двухэтажным старым зданием консистории полетел черный голубь. Косточкин схватился за сумку, выхватил фотоаппарат и уронил его.