- Болит? – спросил Юбер и кивнул на ее лицо, имея в виду, должно быть, разбитый уголок рта.

- Нет, - шепнула Аньес в ответ.

Машину они оставили там же, у реки. Она простоит в этом месте несколько дней, прежде чем в жандармерии хватятся и начнут искать владельца, которого, конечно же, никогда не найдут.

А они – просто мужчина и просто женщина – торопливо ушли в эту ночь, как если бы растворились на улицах города огней, в котором им лучше было не гореть, а быть темными, как и все.

Она не знала, куда он ее ведет. Она, привыкшая контролировать каждый свой шаг и тех, кто ее окружают, впервые за долгие годы со дня смерти Марселя полностью и до конца доверилась другому человеку. И ей было все равно – будет конечной точкой гибель или спасение. Сейчас она слишком устала, чтобы думать об этом. Бесконечно, до самой последней капли – устала.

 Они нырнули пролет между домов, где она, как ей казалось, никогда не бывала. Свернули за угол и Юбер втолкнул ее в дверь подъезда.

- Подполковник Юбер к месье Уилсону, - услышала Аньес, когда они оказались у поста консьержа, а потом Анри повел дальше, к лифту. Кабина здесь была узкая, и вдвоем они стояли почти вплотную. За клетью проплывали этажи, лифт грохотал и скрипел. И, поднявшись, дернулся так, что ей показалось, он сейчас сорвется вниз, и это было отнюдь не самым плохим вариантом развития событий, ей богу. У нее едва не подкосились ноги, но она кое-как выстояла. В Индокитае ей было легче, пусть она и носила ребенка.

Аньес всхлипнула, не успев подавить в себе горе, едва перед глазами вспыхнуло махонькое личико Робера. Ровно так же сильно, как ей хотелось выжить для сына, она не хотела жить без него. Она не хотела жить. Она не хотела жить. Она не хотела.

- Сейчас, милая, - снова раздался над ухом голос Анри, ошибочно решившего, что Аньес, как дитя, плачет от усталости. А ведь она и сама не знала, когда отдыхала последний раз. – Идем, идем, тихо.

И Аньес шла. И молчала. И колоссальным усилием сдерживала звуки из горла, чтобы не тревожить Лионца. Всего несколько шагов, которые надо было продержаться.

Потом они стояли у какой-то квартиры, и Юбер звонил в дверь. Им открыл незнакомый ей мужчина, но она почти не видела его лица, хотя оно и было освещено ярким электрическим светом. Аньес не запомнила его черт, не различала их. Все, что выхватила, – медный отлив волос, не яркий, но заметный.

- Лионец, - сказал незнакомец вместо приветствия.

- У тебя все еще найдется свободная кушетка? – точно так же, вместо «здравствуй», спросил Анри.

Незнакомец кивнул и впустил их внутрь. Им предложили ужин, но Аньес отказалась. Она не знала, как заставить себя съесть хоть что-нибудь. Она совсем не могла есть и уже давно. Попросила лишь сигарету, но Юбер сказал, чтобы шла спать. «Бог с тобой, но завтра тебе придется завтракать, поняла? Или я заставлю», - с металлическими интонациями в голосе сообщил он ей.

Аньес привели в небольшую несколько мужскую комнату, и женщина, хозяйка дома, на очень плохом французском велела ей раздеваться и укладываться. Говорила, что, если нужно, она может воспользоваться ванной, но и от ванны Аньес отказалась. Она нуждалась только в одном – лечь, и чтобы никто ее не трогал, пусть хоть взрывы за окном. Напоследок хозяйка просила позвать, если что-то понадобится, и оставила ее в покое. Она была, очевидно, немкой. Акцент выдавал ее с головой, равно как и немногословность – ей не особенно хотелось демонстрировать собственное происхождение, но и избежать этого она не могла.

Выходя, немка выключила свет, и Аньес свернулась калачиком в постели, натягивая одеяло на самую голову. Из одежды на ней осталась только простая белая комбинация, ее потряхивало от холода, хотя в комнате было хорошо натоплено. Провалиться в сон не получалось. У нее тихонько клацали зубы, и она вслушивалась в звуки, раздававшиеся в нарочитой тишине этой красивой квартиры.

Где-то через стенку говорили. Два голоса. Оба – мужские. Один, принадлежавший тому, рыжему, звучал мало. Второй – постоянно и монотонно, почти без эмоций. Аньес вздрагивала каждый раз, когда заговаривал хозяин квартиры, ей почему-то казалось, что, если о ней узнают, прогонят их обоих. Слов она почти не разбирала. Зато отчетливо слышала, как звонили по телефону. Телефон, кажется, был в коридоре между комнатами. Чтобы позвонить, необходимо покинуть кабинет, что и сделал хозяин. И еще оттуда ей было куда лучше слышно – всего через одну-единственную тонкую дверь.

«Катти сказала, он еще не вернулся».

«Значит, в мюзик-холле. Не трогай его. Отыграет – отзовется».

«К черту! Он нам нужен сейчас».

«Папа, нельзя говорить плохие слова!» - тоненько и по-детски.

«Иногда можно».

Аньес закрыла глаза, зажмурилась крепко-крепко, и в темноте замигали цветные пятна. Ей показалось, она снова проваливается. Как тогда, у бо́шей. Шум в ушах звучал по нарастающей. Сначала пульсацией, после – все более гулко. Налетало и отступало. Раз за разом. И ей казалось, она слышит океан, который так бесконечно далек отсюда. Он бросал ее, будто она была щепкой, и выбраться на землю не представлялось возможным, да ей и не хотелось. Как в тот день, когда она повстречала Анри.

Господи, какой же был тогда шторм! Какой оглушающий ливень! Нельзя им было встречаться!

Нельзя.

Лионец заставлял ее чувствовать даже тогда, когда чувствовать она совсем не желала. Хуже того – научил заново, когда она разучилась. А она… она научила его. Так не к месту и так невовремя.

Пусть океан. Пусть бросает. Весь век бы слушала его бурное дыхание.

Вдохом и выдохом. Гулом в ушах. Благословенным отголоском собственной так и не взлетевшей души.

Аньес снова вынырнула спустя еще некоторое время, оттого что в дверь позвонили. Звонок растревожил ее, и она проснулась, недоуменно сознавая, что спала, оказывается.

В квартире стуком по паркету звучали уверенные мужские шаги. Снова говорили через стенку от нее. Дым крепких сигарет, казалось, стоял коромыслом даже здесь, в комнате, которую отдали ей.

Она не понимала, что они решают. Она не понимала, к чему они придут. Среди их голосов она выискивала один-единственный, который сейчас, будто бы выдохнувшись, больше отмалчивался. Говорили остальные, предлагая, убеждая, уговаривая. А Аньес подумалось, что, наверное, у них этак заведено. Они забывали, что в доме две женщины и дети. Их голоса становились все грубее и громче. И пили они, должно быть не только кофе, но и что-то куда более бодрящее, а Аньес в этот момент уже твердо знала, что эти мужчины сплавлены крепче, чем можно сплавить металлы. Так людей сливает в единый материал война, а потом закаляет, как калят сталь. И когда под ногами не будет почвы, они станут оплотом друг другу. Последним и, наверное, потому самым крепким. Ей такого очень мало доводилось видеть, и вот поди ж ты. Под этой крышей. Человек, которого она знала столько времени и, оказывается, не знала совсем.