Они завершали начатое, чему не дали свершиться вовремя. Она позволяла ему дотрагиваться до самого сокровенного. Она все ему позволяла теперь, не оставляя на себе покровов. И знала, что никогда и ни перед кем не была столь открыта, как перед ним в эту ночь. Последнюю броню сорвала, едва ли подозревая, что и его лишила тем самым оставшихся хоть немного слоев похожей на чешую задубевшей кожи, которую он наращивал так долго вдали от нее.

И что бы ни было, друг с другом иначе они уже и не смогут.

Им можно теперь только так.

После такого любой компромисс – лицемерие, а все, что вполовину, – обман.

Когда Юбер все-таки засыпал, в комнате было почти светло, но, прижимая к себе Аньес, он слышал лишь стук ее сердца и знал, что главное все же случилось. Один-единственный раз в его дурацкой пропащей жизни.

А Аньес не спала. Она пила эти мгновения в его объятиях, как измученный жаждой большими глотками пьет воду. И не могла насытиться. Она пила впрок, она боялась наступления утра, она не знала, как пережила этот путь. И не знала для чего пережила его. Она дошла до самого конца, и вопреки всему, чему ее учили с детства, конец не подразумевал начала.

Немного позднее, убедившись, что Анри спит достаточно крепко, Аньес встала с постели, неторопливо и бесшумно оделась и медленно двинулась вниз, на первый этаж, а оттуда через двор по каменной дорожке, которую не меняло время – к океану, отражавшему молодое и дерзко-синее небо.

Она долго-долго глядела на него, запоминая. Круглая красная башня маяка, давшего имя ее дому и ее прошлому, подпирала его свод. Она жадно дышала и пыталась вспомнить о хорошем. Ей не хотелось уходить несчастной. Она искала в себе силы улыбнуться хоть ненадолго. Но перед глазами был лишь летящий змей, которому никак не давали взмыть выше облаков, а он, удерживаемый так низко от земли, потерял даже свой голос и больше не пел. Но как бы там ни было, а эти шаги к океану давались ей куда легче, чем вся ее предыдущая жизнь. Нужно было просто спуститься вниз со скалы – и на этом все. Она столько всего видела и пережила. И больше совсем ничего не боялась.

А он – боялся до дрожи, до боли под ребрами от глухих и размашистых ударов сердца – он боялся проснуться в одиночестве и понять, что Аньес больше не существует. Стертая с лица земли, она стирала и его. Он вздрогнул во сне всем телом и понял: один. Вторая половина кровати успела остыть, но стены все еще помнили запах ее духов. И он тоже помнил.

Юбер резко сел, схватившись за грудь, сдавленно застонал и заставил себя сползти с кровати. Проспал он не более получаса именно тогда, когда спать было нельзя. Он слишком хорошо знал ее, чтобы не питать иллюзий, что любовь даровала ей успокоение. Аньес отдала ему себя, и больше ей отдавать было нечего.

Он плохо помнил впоследствии свой бег по камням – он бежал полуодетым, и ледяной ветер с Атлантики трепал седые волосы на непокрытой голове. Но в его память отчетливо врезалась фигура худой и уставшей женщины, спускавшейся вниз, к бушующему океану, окатывавшему волна за волной скалы под ярким играющим с ними утренним солнцем. Немного – и ее смоет, хоть гонись за нею, хоть нет. И потому, перекрикивая чаек и шум воды, он стал звать Аньес по имени.

Звал так, что сорвал голос. Звал так, что не мог не победить.

Она резко оглянулась назад, да и застыла на месте, глядя на все приближающегося Лионца, который посреди этого холодного бретонского апреля без пальто мчался за ней в распахнутой на груди рубашке и с глазами безумца. Который уже доказал однажды, что последует за нею и в ад. Но ада ему она не хотела.

-  Я посмотреть, - глухо выдохнула Аньес, выныривая из оцепенения, а потом, когда снова задвигалась, то спешно пошла ему навстречу. И теперь он спускался, а она поднималась вверх, не глядя под ноги. – Я посмотреть, понимаешь? Я так давно не была здесь, мне нужно было лишь посмотреть. Не думай ничего другого, я только посмотреть!

- Хорошо. Посмотришь еще, – прохрипел Юбер, оказавшись вплотную возле нее, схватил за плечи и прижал к себе, а она удивилась тому, как исходит жаром его тело. Вот тогда Аньес и испытала свой новый, повернувшийся к ней другой гранью страх. Совсем иной, чем во Вьетнаме. Совсем иной, чем когда гильотина казалась ей выходом. Тогда в ней все еще бушевали страсти человеческие. Сейчас, оказавшись один на один со смертью, она знала, что там, за ней, ничего нет. И от ужаса лишь шире раскрывала глаза и хватала ртом воздух, который шумными потоками проносился мимо них и взмывал вслед за чайками в небо. Но ни она, ни Анри ветром не были. Им вот здесь, на скалах суждено оставаться.

- Пойдем, - шептал Лионец, пытаясь ее увести, и она его слушалась, заставляя себя шагать по гладким камням. - Пойдем наверх. Мы поднимемся, и ты увидишь еще очень много всего. Честное слово, не хуже твоего океана. Не хуже Тур-тана. Может быть, даже лучше... Нужно только идти, милая. Идти... не оглядываться. Если не для себя, то хотя бы для меня, Аньес. Я дрянь человек, но такого даже я не заслуживаю.

Он говорил что-то еще, но она не слушала его. Она закрыла глаза и, поддерживаемая его руками, делала шаг за шагом по земле, будто бы снова училась ходить, отдавая себе отчет, что без него – не получилось бы. Важен был только его голос и важна была только его бесконечная жажда жизни. Ее жизни. Будто бы это ему нужно, чтобы ее глаза еще столько всего увидали. И это он раз за разом отвоевывал ее у войны, у смерти, у океана. Нет, не она. Она давно пропала бы одна. И это был куда больший дар, чем все, что преподносила ей судьба.

Вот и цеплялась за него. Пережив предательство. Предавши сама. Совершив преступление. Уверовав истинам, которые он отрицал. Расхотевши жить. Потерявши все. Кроме единственного столпа, на котором, оказывается, зиждилось все, что она сегодня из себя представляла.

Когда наверху Аньес, наконец, раскрыла глаза, солнце касалось земли, скользя по нему лучами и серебря мокрые после ночного шторма камни.  Серебрилось и лицо ее Лионца с седоватой щетиной пробивающейся бороды и брызгами соленой воды на коже. Ее лицо тоже было влажным – океан умыл и его. Он их обоих словно бы крестил заново.

Они смотрели друг на друга и молча шумно дышали.

Аньес наконец проснулась.

Она наконец вновь почувствовала, как воздух наполняет ее легкие, как стучит сердце, как в ней, несмотря ни на что, все еще происходят процессы, которые отличают жизнь от смерти. И впервые за последние несколько дней это определило все, что будет потом. Для них обоих.

Аньес пересекла отрезок пути, на котором дороги не было, сбила в кровь ноги, выбилась из сил, разуверилась в том, что куда-то придет. А потом вышла на красные камни, устилающие тропу к старому маяку. И оказалось, что они вполне сносны.

 - Если придется уехать, я бы мог уехать с тобой, - севшим сорванным голосом сказал Лионец.

Аньес, не отрывая от него глаз, мотнула головой. На ее лице отразилась довольно слабая улыбка, но она ничего не ответила вслух. Юбер прикрыл веки и повторил: