сбиваясь в кучки и обнимая друг друга в качестве поддержки, но потом Присси взмахнула своим копьем и ударила старика поперек плеча, и девушки с ликованием ринулись вперед. Они расцепили руки, отбросили свои шали – и в отблесках жаркого пламени от горящего «Храма» воцарилась вакханалия. Афанасийские девицы наспех вооружались кольями и дубинами, всем, что попадалось под руку, и когда на их пути оказывался голый мужчина, они не давали ему пощады, как бы он ни умолял, как бы ни был обожжен; они не глядели даже, жив он или уже нет. Воздух полнился непривычной, маниакальной музыкой смеха и завываний, пения и плача, грохота и треска пылающего дерева…

Натан наблюдал за Присси. Он видел ее гнев, ее радость. Девушка упивалась мщением – но он мог лишь увидеть и понять это, сам он не чувствовал ничего. Присси вскрикивала и хохотала, но Натан стоял в стороне, глядя, как фасад «Храма» чернеет и обугливается, как написанный на нем девиз превращается в неразборчивую белиберду и осыпается пеплом.

Сириус снова потянул Натана, взявшись зубами за полу куртки, заскребся возле его ног. Дашини стояла рядом. Она казалась такой же загипнотизированной, как и он сам.

– Я его чувствую, – сказала она. – Господин возвращается домой.

Сириус заскулил и завыл.

Натан показал на Присси. Дашини кивнула и пошла, чтобы привести ее.

Они вернулись. Присси была запыхавшейся, улыбающейся, но когда она увидела Натана, на ее лице вдруг отразилось замешательство. Она выронила копье, словно только сейчас заметив его у себя в руке; однако ее виноватое выражение относилось к другому.

– Прости меня, – проговорила Присси. – Мне так жаль…

Она подошла к нему – видимо, намереваясь его обнять, – но когда она развела руки, шинель раскрылась, и сверкнула обнаженная кожа, так что ей пришлось снова запахнуть полы.

– Сможешь ли ты меня простить? – спросила она, стоя почти вплотную.

Столько всего произошло, что Натан едва мог вспомнить, за что ее нужно прощать, и тем более почему. Она была просто ребенком – маленьким, грязным, беспомощным. Таким же, каким прежде был он.

– Сможешь ли ты простить меня? – отозвался он, но Присси, кажется, не поняла, что он имел в виду.

– Господин возвращается, – напомнила Дашини. – Он убьет вас всех! Надо уходить.

Это Натан смог понять. Он опустился на колени возле собаки.

– Сириус, где Гэм? Где моя мама?

XCVI

В ресторане было как всегда людно, но никто не ел. Здесь царила лихорадочная, напряженная деятельность, направленная на собирание всего, что было ценного, и укрепление окон и дверей против бунтовщиков и подступающего моря.

В офисе Пэджа тоже было не протолкнуться; люди разного роста и всех размеров вбегали и выбегали с такой частотой, что дверь грохотала, словно барабан во время публичной казни. В воздухе вились полчища мух, двигаясь как единый организм, как одна черная туча. Каждый входивший разделял ее лишь на краткое мгновение: облако расступалось перед ним и тут же снова смыкалось за его спиной. С выброшенных туш, обрезков и потрохов сыпались лавины червей, которые извивались у людей под ногами, никому не нужные, белые, втоптанные в Грязь.

Гэма компания отыскала совсем неподалеку – тот сидел в тени, глядя в одну точку, и почти не отреагировал, когда они подошли, словно давно их ждал. Он не стал ни извиняться, ни требовать извинений. Взглянув на Натана с Дашини, он сразу же перевел взгляд обратно туда, куда смотрел до этого: там был Пэдж, еще шире прежнего, еще более сальный, с еще более тугими и отвратительными кудряшками. Все так же с зеркальцем в руке, он что-то шептал на ухо братьям Доулиш.

Те заняли места по сторонам от двери, а сам Пэдж вошел внутрь.

– Я так понимаю, он тебя прозвонил, – сказал Гэм.

Натан промолчал.

– Господин выдал ему колокольчик, чувствительный к магии, – пояснил Гэм. – Чтобы он знал, когда в деле участвуют жаберники. Ну а в данном случае колокольчик предупредил его насчет тебя, так что он настороже.

– Меня это не волнует.

– Ну так чего ты ждешь? – вмешалась Дашини. – Иди туда и сделай то, зачем пришел! Если хочешь, это могу сделать я. Прямо отсюда.

Натан положил ладонь на ее руку, удерживая.

К двери приближалась еще одна фигура. Это был старик, весь скрюченный, в плаще с капюшоном. Когда он вышел на свет, они его узнали: это был Поставщик. Только теперь одна сторона его лица была обгоревшей, черной и шелушащейся, напоминая по краям опаленную куриную кожу, если подвесить вертел слишком низко. Завиток его уха торчал, обугленный и неровный, то же было с одной стороны носа; он ступал с огромным усилием, отображавшимся на лице.

– Что это с ним? – спросила Присси.

Поставщик поднял руку, чтобы постучать, сперва собравшись сделать это правой рукой, но не смог поднять ее на достаточную высоту; он сморщился и был вынужден использовать левую. Наконец ему все же удалось добиться желаемого, но на его глазах выступили слезы. Братья Доулиш отодвинулись от двери, и Поставщик прохромал во двор. Стоило ему войти, как мухи окружили его со всех сторон, пытаясь заползти под плащ, чтобы добраться до обнаженного мяса. Старик захлопал в ладони, пытаясь их отогнать, но те не оставляли его в покое до тех пор, пока Пэдж не пригласил его войти.

– Двух птичек одним камнем, Натти! Тебе сегодня везет.

Гэм махнул рукой, и Натан с остальными двинулся следом за ним. Сириус шел впереди.

Когда Натан был на расстоянии протянутой руки от двери, раздался заполошный звон, словно церковный звонарь, проснувшись, схватился за веревки всех колоколов разом.

Дверь загораживала ему дорогу, и Натан не видел никого – ни Поставщика, ни братьев Доулиш, ни Пэджа, – поэтому он превратил ее в щепки усилием мысли, закусив губу от боли, и смел щепки по ветру. Братья Доулиш, которых держали здесь ради драк, поспешили ему навстречу; Поставщик с Пэджем отступили в сторону.

– Босс, что будем делать с этой рыбешкой? Переломаем ей хребет об колено? – спросил один из братьев.

– Рыбам не ломают хребет об колено, – возразил другой. – Их бьют дубинкой по затылку, вышибая мозги.

– Хотите, я сверну шею этому кролику?

– Вот, это больше похоже на дело!

Пэдж улыбнулся им, и на его лице промелькнуло извиняющееся выражение, словно он знал, что Натан будет делать дальше, и чувствовал вину за то, что вынуждал его к этому.

Натан стиснул зубы, и его свет засиял так ярко, что все, кто мог поднести руки к глазам, сделали это