Сердце все еще громко стучало, будто в нем продолжал колотиться этот проклятый звонок. Эскейпер, щупая пульс, выскользнул на балкон и посмотрел вниз. «Газель», похожая на коробку, была припаркована прямо за стареньким «Фордом». Из подъезда злобно вышел водитель и направился прямо к Анатоличу, все так же утопавшему в моторе. Бывший полковник выпрямился и, вытирая руки тряпкой, стал слушать водителя. Слов было не разобрать, но возмущенный клекот долетал до одиннадцатого этажа. Анатолич вдруг показал рукой на башмаковский балкон, и Олег Трудович еле успел присесть. Когда через минуту-другую он выглянул, из-под капота «Форда» торчали уже две задницы – тощая Анатолича и огромная двустульная – «газельщика».

Эскейпер вернулся в комнату, с тоской оглядел приготовленные к побегу вещи и вновь подумал о том, что правильнее всего было бы разложить их сейчас по местам и переждать. Жизнь вообще лучше всего пережидать, а не переживать… Но, укладываясь, он словно заново мучительно пережил всю свою жизнь, и проживать ее вновь – только в обратном порядке – у него уже не было сил. Да и пути обратного теперь не было. Не было…

Наутро после разговора с Ветой Башмаков приехал в банк в тяжелом настроении. Он чувствовал себя так, словно его нога оказалась зажатой между рельсов (в кино почему-то очень любят такие ситуации) и на него с воем несется, хлеща потоками света, страшный поезд перемен, а он даже не может сдвинуться с места – и уже волосы шевелятся на голове от горячего железного ветра.

– Ты чего сегодня такой? – участливо спросил Игнашечкин.

– Какой?

– Печальный, как кастрированный Пьеро!

Гранатуллина засмеялась и уткнулась в свои фальшивые купюры. Башмаков сел за стол, поковырялся в бумагах и нашел присланный счет за ремонт банкомата. Машина была еще гарантийная, но фирма отказалась делать бесплатный ремонт, потому что клиент, взбешенный заглотом карточки, шарахнул по корпусу чем-то тяжелым. «Говорил, надо бронированный брать!» – вздохнул Олег Трудович и направился к выходу.

– Если меня будут спрашивать, я у главного бухгалтера.

– А что у тебя к ней?

– Счет подписать.

Гена заглянул в календарь, что-то подсчитал, загибая пальцы, и посоветовал:

– Не ходи! У нее как раз месячные… Все равно не подпишет. Может и скоросшивателем в тебя запустить.

– Ты-то откуда знаешь?

– Это весь банк знает. Наполеон из-за насморка Ватерлоо проиграл, а у нас из-за Нины Ивановны весь банк на неделю вырубается…

Потом Башмакова вызвал Корсаков.

– Как он? – спросил Олег Трудович у длинной Вали, выкрашенной теперь в огненно-рыжий цвет.

– Плохо. Не растут…

Директор департамента сидел за столом, обхватив лысую голову руками. Но это только так казалось на первый взгляд. На самом же деле он держал ладони на расстоянии всего сантиметра от черепа. По слухам, Корсаков в последнее время посещал очень дорогого экстрасенса, специализирующегося на восстановлении волосяного покрова за счет перераспределения энергетических полей организма.

Увидев подчиненного, Корсаков погладил себя по лысине и вышел навстречу Башмакову из-за стола, чего давно уже не делал.

– Ну и как дела? – спросил он непривычно душевно.

– Работаем. С «Оливетти», конечно, проблемы. Не хотят по гарантии чинить. Придираются. Нарушение правил эксплуатации выискивают и все такое…

– А нарушаем?

– Бывает. Вот я тут один счетик захватил, хорошо бы у Нины Ивановны подписать.

– Давайте счет! – Корсаков несколько минут изучал бумаги. – Подпишем. Дней через пять и подпишем. Да бог с ней, с «Оливетти»… Вообще-то как жизнь – нормально?

– Нормально.

– Думаю, Олег Трудович, засиделись вы у нас в старших специалистах. Пора – в ведущие. Посолиднее, да и денег побольше.

– Спасибо.

– Не за что. Как дочь?

– Ждет ребенка.

– Смелая она у вас! Молодец. Я вот на свою смотрю – как лапша…

– А сколько вашей?

– Шестнадцать. – Корсаков повлажнел глазами. – Шестнадцать. И никакой жизненной энергии. Хотя волосы в мать – густые и жесткие. У вашей дочери какие волосы?

– Обыкновенные, – ответил Башмаков, вспоминая почему-то Ветины волосы, черные и суровые, точно конская грива.

– Что значит – обыкновенные? Густые?

– Не очень.

– Мягкие?

– Вроде бы.

– У вас тоже как будто не очень жесткие. М-да, не сходится…

– Что не сходится?

– Все не сходится. И не растут… Хотя теория великолепная – биополе связано с космополем через волосы. Самсон и Далила. И человек он очень интересный, хотя, конечно, берет дорого…

– Кто?

– Экстрасенс. Чернецкий. Слышали?

– Слышал, – вздрогнул Башмаков.

– Да, конечно, человек он известный. Но ведь не растут…

Вернувшись в комнату, Башмаков сообщил, что его повышают, и даже в общих чертах пересказал странный разговор с Корсаковым. Гена как-то нехорошо засмеялся и переглянулся с Тамарой Саидовной.

– Эдак ты через год вице-президентом станешь!

Перед обедом в комнату влетел Герке:

– Олег, ты мне очень нужен. Очень!

Герке был в строгом черном костюме с маленьким серебряным дворянским гербом на лацкане. Он завел Башмакова в кафетерий, в этот час еще пустой, и усадил за самый дальний столик. Оглянулся по сторонам и тихо сообщил:

– Тобой интересуется Аварцев.

– В каком смысле?

– Во всех! Смотрел твои документы. Меня расспрашивал.

– А ты его хорошо знаешь?

– Ну как я могу хорошо знать Аварцева? Сам подумай. Подошел к нему как-то после правления. Пригласил на открытие дворянского собрания. А он ответил, что его дед был буденновцем и дворян вешал и он этим гордится! Вот и все знакомство. Я очень удивился, когда он позвонил и запросил твое личное дело. Кстати, он не только у меня тобой интересовался.

– У Корсакова тоже?

– Тоже. Ну, я-то, сам понимаешь, сказал о тебе все только самое лучшее. И в производственном, и в личном плане…

– В личном?

В это время буфетчица из-за стойки посмотрела в их сторону, и Герке перешел на шепот:

– Меня это тоже удивило. Сейчас, сам знаешь, хоть зеленый, хоть голубой, хоть черный – лишь бы не красный. Иногда так противно! Ну, вот хоть этот, он еще передачу по телевизору ведет про оперу-балет, такое педрилиссимо – пробы ставить негде… Так бы и дал в лоб половником! Говорят, любовник помощника президента. Кошмар! Но всем наплевать! И вдруг Аварцев спрашивает: как ты насчет женщин? Мол, не было ли каких-нибудь нехороших историй в «Альдебаране»?